Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Паулюс поднял голову, настороженно спросил:

— Что у вас, Росске?

— Господин командующий! К сожалению, дивизия больше не в состоянии оказывать сопротивление превосходящим силам противника, — заикаясь и проглатывая слова, доложил генерал. — Русские танки приближаются к универмагу, их сдерживает жалкая горстка моих солдат. Это конец…

Наступило долгое молчание. Командир разгромленной дивизии, выжидая, стоял у порога. За перегородкой лихорадочно перешептывались штабные офицеры. От близких разрывов тяжелых снарядов глухо стонала земля и вздрагивали крепкие стены универмага.

— Идите, Росске, — устало сказал Паулюс. — Рано или поздно это должно было случиться… Прощайте. Мне надо прилечь…

Всю ночь в подвале универмага не прекращалась нервозная толчея. Десятка полтора офицеров, сбившись в углу, пили до одурения шнапс. Кто-то проклинал Гитлера. Кто-то ругал Геринга, Манштейна. Офицеры полевой жандармерии срывали с себя знаки различия, уничтожали личные документы. Старший адъютант командующего полковник Адам то и дело выходил из подвала — проверял охрану штаба, вслушивался в пушечную и пулеметную стрельбу.

Совсем близко разорвался снаряд. Тонкая дверь в каморку генерал-полковника Паулюса распахнулась. Юрген Раух заметил, что командующий лежит на железной койке, повернувшись лицом к стене. Никто уже не обращал на него внимания, ничего ему не докладывали, ни о чем не спрашивали.

Только перед рассветом к командующему стремительно вошел начальник штаба армии генерал Шмидт. Он осторожно тронул дремавшего Паулюса за плечо и торжественно провозгласил:

— Я хочу поздравить вас!

Присев на койке, Паулюс посмотрел на него брезгливо и настороженно:

— Что за чушь?.. Вы не пьяны?.. С чем это вам вздумалось поздравить меня?

Начальник штаба почтительно подал ему листок бумаги с текстом радиограммы.

— Только что получена. Фюрер пожаловал вас чином генерал-фельдмаршала.

Паулюс взял из рук Шмидта бумагу, скользнул по ней равнодушным взглядом и положил на стол. Его тонкие губы искривила усмешка.

— Это пожалование, вероятно, надо понимать как приказ о самоубийстве. Однако такого удовольствия я фюреру не доставлю…

А вверху, на площади, с каждым часом все громче трещали пулеметные и автоматные очереди. Огневой бой приблизился вплотную к универмагу.

Поднявшись на полуразбитый ящик, Юрген Раух выглянул в окно-бойницу. У кирпичных развалин, окружавших площадь, он заметил фигуры советских бойцов. Они то появлялись, то исчезали, не решаясь, по-видимому, на последний рывок. Но вот другая штурмовая группа, численностью не меньше пятидесяти человек, замелькала среди деревьев изуродованного сквера и короткими перебежками устремилась к универмагу.

Один из штабных офицеров крикнул что-то столпившимся у входа в подвал солдатам охраны, те защелкали автоматами, но появился полковник Адам и громогласно объявил:

— Командующий приказал не стрелять!

Вынув из кармана носовой платок, Адам развернул его и, подняв над головой, вышел на площадь. У распахнутых дверей своего закутка показался фельдмаршал Паулюс. Бескровные губы его были плотно сжаты, шинель аккуратно застегнута на все пуговицы. Сделав несколько шагов, он остановился. Посвечивая ручными фонариками, в подвал вошли люди в белых полушубках, с красными звездами на шапках. Тот, который шел впереди — видимо, старший, — вежливо приложил руку к шапке, что-то сказал Паулюсу и посторонился. Фельдмаршал, опустив голову, медленно пошел мимо него к выходу. За командующим последовали офицеры штаба армии с чемоданами, баулами, саквояжами в руках. Они шли, спотыкаясь, обходя опрокинутые табуреты и стулья, растерянные, давно утратившие свой прежний лоск и выправку, — лишенное вожака человеческое стадо. Слева и справа от них редкой цепочкой выстроились затянутые ремнями советские командиры.

Прижимаясь к холодной, сырой стене, Юрген Раух пристально следил за всем, что происходило здесь. От глаз советских командиров его укрывало пока нагромождение железных тачек, которыми, очевидно, пользовались когда-то грузчики универмага.

Когда в темном проходе скрылись спины конвоиров, сопровождавших Паулюса и его штаб, Раух вынул из кобуры новехонький, сверкнувший синевой «вальтер», из которого ни разу не стрелял, осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания, дослал патрон в патронник и как бы окаменел…

На какую-то долю секунды Юргена охватило горькое чувство вины перед кем-то, запоздалое раскаяние и саднящая жалость к себе. Он зажмурился. Сдерживая слезы, судорожно глотнул слюну, решительным движением поднес пистолет к виску и нажал спусковой крючок.

Двое советских офицеров побежали на звук выстрела. За наваленными одна на другую железными тачками увидели запрокинутое навзничь мертвое тело. Посветили фонариком. На плечах убитого сверкали погоны подполковника. Один из офицеров склонился над трупом, расстегнул шинель самоубийцы, достал из мундира документы и небрежно сунул в свою полевую сумку, высказав предположение:

— Хорош, видать, гусь! Недаром красные лампасы на портках…

Через два дня генерал Рокоссовский донес Верховному Главнокомандующему: «Выполняя Ваш приказ, войска Донского фронта в 16.00 2.2.43 года закончили разгром и уничтожение окруженной сталинградской группировки противника. В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились…»

Оставалось провести здесь черную и печальную работу — погребение мертвых немецких солдат. На нее пришлось затратить несколько месяцев. Обледенелыми трупами была усеяна вся приволжская степь. Будто поленницы дров, присыпанные снегом трупы лежали вдоль стен разрушенных сталинградских домов, валялись в подвалах и на лестничных маршах. Множество трупов было придавлено горами битого кирпича, впрессовано танками в полотно дорог…

По подсчетам похоронных команд, на месте отгремевшей Сталинградской битвы было собрано и погребено более ста сорока семи тысяч немецких солдат и офицеров.

Вперемежку с трупами там и сям обнаруживались раненые, обмороженные, больные сыпным тифом и дизентерией. Немецкое командование заживо списало их в число безвозвратных потерь, но советские врачи постарались спасти от гибели хотя бы часть этих несчастных людей. И спасли немало, сами порой заражаясь при этом и расплачиваясь собственной жизнью.

Что же касается главного виновника трагедии — Гитлера, то к тому моменту, когда опустился занавес, он успел уже примириться с потерей 6-й армии, лишь сдача в плен Паулюса оказалась для него неожиданностью.

— Паулюс обязан был застрелиться, — сказал Гитлер новому начальнику генерального штаба Цейтцлеру и, сатанея от злости, ударил кулаком по столу. — Все! До конца войны никто больше не станет фельдмаршалом! Слышите, Цейтцлер! Никто! Новые фельдмаршалы появятся только после войны.

Скрыть гибель 6-й армии было невозможно. В Германии объявили по этому случаю трехдневный траур. На трое суток закрылись все рестораны, дансинги, ночные бары. Сотни репродукторов разносили по берлинским улицам мрачную музыку Вагнера. Сотни тысяч немцев оплакивали своих близких, погибших у стен далекой волжской твердыни.

А кровавая война все еще продолжалась.

После долгих скитаний по лесам белорусского Полесья и многочисленных диверсий в глубоком вражеском тылу отряд Федора Ставрова, продолжавший считать себя кавэскадроном, напал в марте 1943 года на след партизанской бригады, которая имела регулярную связь с Москвой и даже принимала на своей базе советские самолеты. Командир бригады — бывший директор леспромхоза, участник гражданской войны, крепкий, энергичный Аким Петров встретил Федора с распростертыми объятиями. Любуясь им, комбриг рокотал густым басом:

— Так вот ты, братец, какой! Я не раз про твой эскадрон слышал от наших полещуков. Они тебя неуловимым называют. Летает, говорят, этот политрук с алыми звездами на рукавах по всей Белоруссии и добре дает прикурить оккупантам.