Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах - Андрей Дышев

Через пять минут Викенеев заорал в ларинги:

— Командир, под нами «сварка»! Командир, в нас попали!!!

Под ними был тот самый кишлак Мадраса, точнее, его руины. Любая уважающая себя колонна поливала его изувеченные дувалы свинцом всякий раз, когда проезжала мимо. Независимо от того, стреляли из Мадрасы по колонне или нет. Сейчас в руинах сидел какой-то бородатый поганец и, прижимаясь выпуклым лбом к горячему металлу, стрелял короткими очередями по плоским брюхам вертолетов. Обшивочная дюраль лопалась под ударами тяжелых крупных пуль, но бронированный лист выдержал, только нагрелся. Сверху казалось, что в дувалах работает сварщик — мерцает яркая звездочка.

— Прикрывай!!! — закричал ведущий ведомому, и Викенеев, вращая тяжелый казенник пулемета на створке, поливал жарившуюся под ним землю. Ведущий дал залп по «сварке» ракетами, но промазал и теперь стремительно набирал высоту и уходил на второй круг. Ведомый, как и было ему велено, отработал по цели экспериментальным, «негуманным» оружием, спустив со стапелей «С-5С». Сотни тысяч стальных стрелок, словно перья Гарпии, нашпиговали воздух над кишлаком. Пулемет заглох, «сварка» погасла.

— Фарш, — констатировал комэска, когда ведущий вертолет приземлился на лужайке, и экипаж приблизился к своей жертве.

Сквозь тело душмана прошло не меньше сотни стрелок, превратив его в бесформенный, измочаленный кусок мяса, налипший на казенник оружия. Надо было забрать трофей. Борттехник пожертвовал ветошью, которой пользовался при обслуживании вертолета. Взялся за еще теплый ствол, опрокинул пулемет со станины, выволок его из-под груды фарша и обмотал ветошью выпачканный кровью и ошметками мяса металл. Грузили пулемет минут двадцать пять. Жара усиливалась, казенник облепили зеленые трупные мухи.

— Я вертолетчик!! — орал командир, поднимая «Ми-24» в воздух и закладывая крутой вираж курсом на базу. — Почему я должен возить чьи-то тухлые кишки??

Но все же его переполняло чувство гордости, потому он и пролетел совсем низко над полком, демонстрируя всем пробитое днище. За трофей наверняка представят к ордену. У главаря местных моджахедов подобных трофеев было столько, что он уже со счету сбился, но полученные за советские «калашниковы», гранатометы и пленных солдат деньги пересчитывал регулярно, точно знал, сколько надо отложить на нужды отряда, сколько — на подкуп людей из афганских частей, царандоя и ХАДа, сколько переправить в семью. Он вошел со своими людьми в разбомбленный Дальхани, добил выстрелом в голову скрюченного под пуком соломы дуканщика с начисто оторванными ногами, щелкнул лепестком предохранителя на автомате и сквозь зубы сказал:

— Русских мы будем жечь, подрывать, резать, расстреливать днем и ночью, всякий раз, когда они будут проезжать по этой дороге. Мне доложили, что они проедут здесь завтра. Колонна наливников…

Его бородатые воины разбрелись по руинам в поисках денег и еще чего-либо ценного, а главарь обыскал труп дуканщика, потом перетряхнул его размотавшуюся чалму, которая валялась рядом, и подобрал с земли выпавшую из нее денежную скрутку. Он размотал нитку, разровнял купюры на колене. Это были чеки «Внешпосылторга», проклятые деньги русских. Дуканщики брали их у шурави охотно, более охотно, чем местные афгани, но менее охотно, чем доллары. Главарь моджахедов бизнесом никогда не занимался, он был воином Аллаха от рождения и по сути своей и плохо понимал, зачем дуканщики принимают в качестве платежного средства эти странные бумажки. У него никогда не хватало терпения на коммерцию, когда требовалось проводить всякие хитрые манипуляции с бумажками, чтобы получить прибыль. Ему было проще взять силой все, что ему было нужно. Когда идет война, деньги валяются под ногами… Ладно, что пришло, то пришло. Главарь сунул чеки в карман. В Кундузе обменяет их на доллары. А с долларами можно неплохо отдохнуть в Пакистане.

Эти чеки «Внешпосылторга», лежащие в пропотевшем кармане душмана, дней десять назад получил у полкового финансиста Валера Герасимов. Всю получку он оставил в дукане, покупая подарки для родных. Маме взял отрезок ткани на платье, жене — две пары джинсов и два белых батника с желтыми звездами, теще — авторучку и браслет от давления. Потом еще набрал всякого мелкого хлама для друзей. Посмотрел на покупки, которые дуканщик бережно сложил в полиэтиленовый пакет, и затосковал. Маловато вроде бы. Покупать подарки нелюбимой женщине — наказание. Герасимов словно выполнял какую-то нудную обязанность. Но без подарков нельзя. Из Афгана все что-нибудь привозят, это обязательный атрибут, это показатель истинности, неподдельности воина-интернационалиста — приволочь с собой чемодан всяких диковинных штучек.

Чеков осталось еще полно, и Герасимов стал с унынием смотреть на полки. Детская одежда не нужна, детей у Герасимова нет и, по-видимому, в ближайшее время не предвидится. Хорошо бы прихватить японскую магнитолу, но здесь она стоит дороже, чем в полковом магазине, и для таможни потребуется справка из военторга. Может, купить кожаный плащ? Или кроссовки?

— Что-нибудь еще хочешь? — спросил дуканщик.

— Скажи, а что еще можно подарить жене?

Дуканщик оживился, его черные глаза заблестели. Он показал белые зубы, повернулся к полкам.

— «Недельку» возьми.

«Неделька» — набор женских трусиков из семи штук с различными рисунками на лобном месте. На любой вкус. Есть простые, отмеченные надписями «Monday», «Tuesday», «Wednesday» и так далее. Есть с изображением цветов, кошек, птичек. А есть и с изображением сексуальных поз, чтоб голову не ломать — вот тебе подсказка на каждый день, задери жене юбку, посмотри на рисунок, напоминающий силуэт двух акробатов, и верши то же самое… Трудно придумать что-нибудь более пошлое и неподходящее для подарка нелюбимой жене, с которой, наверное, надо разводиться.

— Нет, «Недельку» не возьму.

— Тогда чайный сервиз. Джапан. С музыкой. Или кожаную курточку. У тебя жена какая? Худенькая? Маленькая?

Герасимов растерянно кивал, представляя Гулю. Худенькая и маленькая… Нет, при чем здесь Гуля? Сейчас речь об Элле, о женщине, с которой он расписан. Элла по росту вровень с Герасимовым — сто семьдесят шесть. Крепкая, крупная, плечистая. Когда идет, делает широкие шаги. По лестнице поднимается — каждую вторую пропускает. Как-то ошиблась с замком и вместо того, чтобы отпереть дверь, стала его запирать. В результате ключ сломался, часть его осталась в замочной скважине, пришлось потом личинку менять. Любимая одежда — джинсы и брюки. Любимая обувь — кроссовки. Сильная женщина. Что ей надо для полного счастья?

В общем, взял Герасимов кожаную куртку, заведомо зная, что Элла в нее не влезет. Плевать. Это ее, Эллины проблемы. Забери барахло и отстань. Дай побыть одному, посидеть в безлюдном сыром парке, где пахнет сочной листвой и мокрой землей, побродить по знакомым улочкам, посидеть в прокуренных пивнушках, поглазеть на людей, послушать их разговоры. Это такое счастье — жить и потреблять небольшие человеческие радости. Герасимов посидит в парикмахерской, сходит в кино, пообедает в кафе, позвонит друзьям. Он никуда не будет спешить, не будет укрываться, прислушиваться, пригибаться, ползать, выискивать, кричать. Он будет спать днем, затем полдничать, просматривать вечернюю прессу, он будет вежливым и учтивым с соседями и знакомыми по улице. Он будет похож на холеного бюргера, проживающего остатки своих дней в сытости и комфорте. Он будет каждую секундочку наслаждаться миром и покоем. Кто знает, что такое война, знает цену миру.

Подарков получился целый чемодан. Чтобы закрыть замки, Герасимову пришлось встать на крышку коленом. Гуля зашла к нему в кабинет тихо, присела на диван, словно тень, посмотрела на Герасимова затравленно.

— Я слышала, ты едешь завтра?

— Да.

— С колонной?

— Начпо приказал.

— Это же опасно, Валера! Неужели нельзя дождаться самолета? Тебе так не терпится, что ты готов рисковать?

Ее слова задели его, потому что она ненароком произнесла правду: ему не терпелось уехать в Союз.

— Гуля, милая, — не оборачиваясь, произнес он. — Я здесь рискую почти каждый день. И это не причина, чтобы торчать еще неделю. К тому же мне приказал ехать начпо.

Ее душило чувство безысходности. Она тупо смотрела, как он запирает замки на чемодане. Это конец. Она его теряет. Да и Герасимов — уже не Герасимов, а его объемное изображение, словно в стереокино. Протянешь к нему руки, попытаешься обнять — и окунешься в пустоту.

— И когда… колонна отправляется?

— В семь… Черт, куда я положил загранпаспорт и отпускной? Не видела?

— Перед тобой, на столе.

— Что тебе привезти?

Он обнял ее. Гуля закрыла глаза. Не он, не он! Это чужой.

— Время пролетит быстро, — успокаивал он ее. — Ты и не заметишь.