Море Вероятностей - Ольга Онойко

Физический распад Систем начался. Но худшей из новостей было даже не это.

— Интерфейс – авторизованному пользователю, — заговорил Змей. – Приоритет реального времени. Уведомляю: западный мультистек начинает самоуничтожение через десять минут.

Вася стиснул зубы. Убрав лишние точки внимания и второе тело, он стянул на пальцах нити интуитивной клавиатуры и поднял глаза на карту напряжений. «Вот тебе и Заклёпка», — подумал он. Может, Эльвира и не сжигала мультистеки сама, но уж точно не расстраивалась по поводу их утраты… Полохов понял вдруг, что это – рубеж. Граница проходит здесь. Если он допустит разрушение мультистека, он проиграл. Неважно, что он проигрывает не войну, а только сражение. Неважно, что один мультистек считается допустимой жертвой. Сколько их там, живых душ, готовых к рождению? Миллион? Миллиард? Это тоже неважно.

— Компилятор. Начинаем на девяноста семи процентах готовности.

— Принято.

Голос Грифа звучал так, словно у него горлом шла кровь.

— Осторожно, — сказал Тэнра. – Если ты загонишь Компилятора, у нас ничего не получится.

— Не загонит, — вдруг отозвался Гриф. – Не меня.

— Хорошо, — ровно сказал Вася. – Одно неверное движение, и ты превращаешься в ведро квантов.

— Понял, — ответил модуль. – Готов.

Вася глубоко вздохнул.

— Слышите, вы, шестеро? – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали. Вы заслуживаете кого‑то лучше, чем я. Но больше никого нет.

Системы не ответили – да и что они могли бы ответить? Служебные алгоритмы отсигналили о готовности. Вася опустил голову.

— Ну, что? – сказал он полушёпотом. – Рискнём здоровьем?.. Поехали.

Кто‑то проскакал по лестнице с воплем: «Эх, развернись ты, матушка ЛаОсь!»

Вася вздрогнул.

Болтанка? Опять болтанка? Сейчас? Настолько не вовремя, насколько это вообще возможно? «Да что же это такое? – мысленно простонал он. – Да за что же мне это?..» Видение предстало ему не картинкой и даже не болезненно реалистичным сном, всё казалось совершенно подлинным, как будто Вася перенёсся в Лаборатории физически. На долю секунды почудилось, что какой‑то злобный и безумный шутник решил оторвать его от работы. Продемонстрировать, что гибель мультистека – не трагедия, а обычное дело, рядовой эпизод. Вася выругался сквозь зубы и тихо всхлипнул.

Но это была просто болтанка. Он почувствовал временную линию: как абстрактный ориентир и одновременно как рельс, по которому он скользил спокойно и мягко. То, что он видел, было записью, событиями давно минувшей эпохи.

Лаборатории.

Вечный праздник.

До самого горизонта простирались луга, зелёные и многоцветные, над ними порхали беспечные бабочки, тяжело и низко гудели пчёлы. Ослепительные горные пики устремлялись к чистому небу, и ледниковые реки сбегали с них. Ясно и жарко пылало солнце, окружённое десятком полуколец гало. Приближаясь к земле, белое сияние разворачивалось в спектр, и над цветущими лугами трепетали радуги. В холмах у подножия гор высился сказочный замок. Он выглядел нарисованным, потому что создатели его пренебрегли силами гравитации. Узорчатые башенки парили в воздухе, и вовсе невесомыми казались выгнутые балконы.

Сморгнув, Вася оказался над широкой лестницей у главных ворот. К воротам поодиночке и группками брели люди, знакомые, полузнакомые и вовсе неизвестные ему – программисты, аналитики, тестировщики, инженеры, преподаватели Института. Они болтали и смеялись. Они что‑то праздновали, и по случаю праздника вернулись в свои настоящие облики – некрасивые девочки, неуклюжие мальчики, несуразные люди других полов с дальних границ гуманистического мультиверса… Им было очень весело. Вася увидел Эмли Нифру Сентон в развевающемся вышитом платье. Главного инженера нагнала Звенталь, начальница отдела тестирования, засмеялась и хлопнула её по плечу. Эмли схватила Звенталь за хвост, с хохотом заставила её закружиться и принять подлинный вид. Звенталь поскользнулась на мраморных ступеньках, и обе упали, визжа от полноты чувств. Настоящая Звенталь была толстенькой и подслеповатой. Поднявшись, женщины побежали вниз по ступенькам и подхватили под локти Ллеулиса Сайнса. Настоящий Сайнс оказался необыкновенно милым и симпатичным человеком с лучистой улыбкой. По случаю праздника он облачился в роскошный костюм винного цвета и расшитый райскими птицами жилет. Сайнс опирался на тяжёлую резную трость. В движениях его тела, изуродованного церебральным параличом, чудилась жутковатая грация. К Эмли и Звенталь прямо из окна спрыгнул Фа Ньюра Ни Онья, и Эмли поцеловала его в губы. Вася поёжился. Странно и неуютно было видеть Ни Онью живым и весёлым, зная, что скоро он предаст возлюбленную, станет преступником и будет казнён…

Архитекторы почти не изменились. Только с Боцмана начал облезать его идеальный загар. Ехидна вела его по открытой галерее, уцепив пальцем за карман, и с заговорщицким видом бубнила что‑то неразборчивое.

Хайлерт и Лаунхоффер стояли на высоком балконе и беседовали.

— Это бесконечный процесс, — говорил Ящер. – Как только мы вводим в строй новые мощности, у наших сотрудников появляются идеи, требующие ещё более значительных мощностей. Это естественно.

— Но до сих пор нет альтернативы фракционной магистрали, — печально заметил Хайлерт. – Мы думаем об этом с тех пор, как Лилия её написала. Это очень хорошая вещь, но у неё есть неустранимые уязвимости.

— А это потому что людей нет, Иган, — сказал Эрик. – Видите, как нас мало? Видите? – и он широким жестом обвёл праздничный мир.

Хайлерт покачал головой.

Вася огляделся и понял, что людей действительно очень мало. Гости терялись в залах и галереях дворца. Здесь не было креатур, только сотрудники, и потому исчезла иллюзия многолюдья. Вася не знал, сколько точно людей в Лабораториях, но помнил, что никак не больше двух тысяч.

— Да, — согласился Иган, — картина не такая весёлая, как хотелось бы.

— А всё наш уважаемый директор, — проворчал Эрик, — с его любовью к публичным мероприятиям.

— Публики определённо не хватает…

— Потому что не надо было загружать дворцовый комплекс, рассчитанный на сотни тысяч. Зачем это?

— Что же было делать? – огорчённо сказал Старик, показавшись в дверях. – Такой праздник! Такой праздник! Не Пыльную же комнату было под него загружать. У нас так редко бывают большие праздники.

Он расстроился чуть ли не до слёз. Хайлерт оглянулся на Старика, покраснел, заметался и впопыхах загрузил над горами гигантский транспарант, непристойно и безвкусно роскошный. Золотом по кумачу просияла надпись: «Слава Человеку–Труженику!»

— Эх! – сказал Старик и ушёл.

— Хм, — сказал Ящер.

Всеобщее глубочайшее уважение к Старику сохраняло транспарант нетронутым около четырёх минут. Потом кто‑то не выдержал, и надпись сменилась на «Слава ёжикам!»

К Ящеру подошла Ворона и стукнула его кулаком.

— Что не так? – смиренно спросил Ящер.

— Сказал гадость, — осудила его Ворона, — и стоит довольный!

Ящер ничего не ответил, но на лице его выразилось, что он действительно очень собой доволен.

— Ладно, ладно! – строго сказала Ворона. – Ты обещал мне аккомпанировать, помнишь? Пойдём.

Она развернулась и направилась вглубь сияющих залов. Россыпи цветных огоньков танцевали между золотыми колоннами. Под узорчатыми сводами текли реки света. В огромных проёмах жили движущиеся витражи: на них кружились влюблённые пары и порхали бабочки, драконы хлопали крыльями, выдыхая прохладное пламя. Серебристые звёзды перемигивались и улыбались пухлыми губками. Ящер извинился перед Хайлертом и пошёл вслед за женой.

Рояль в зале оказался тот же, что стоял в Пыльной комнате – древний и ободранный, с пожелтевшими клавишами. Ящер поднял и закрепил его крышку. Ворона провела пальцем вдоль полоски истлевшего зелёного сукна. Ящер сел за рояль и пару минут задумчиво разглядывал клавиатуру. Потом опустил на неё руки – сильные, сухие, с растяжкой на полторы октавы. Легко погладив клавиши, он начал мелодию.

Звука не было. Возможно, его слышали только Лаборатории, возможно – только Ворона и Ящер. Клавиши подавались под пальцами, молоточки ударяли по струнам, а звука не было. И когда Ворона запела, она тоже пела беззвучно. Вася был совсем рядом, так близко, что видел, как напрягаются связки на тонкой шее Алисы, как она меняет дыхание, но он ничего не слышал… И тотчас он понял, что в эту музыку не надо вслушиваться, потому что она сплетена не из физических звуков. Её воспринимают не ухом, а разумом, как философскую концепцию и логическое построение, её бесчисленные голоса – ассоциативные и образные ряды, соединённые в аккорды и гармонические последовательности, её закономерности – это правила построения сложных систем. На самом деле это даже не музыка. Это художественный полилог.