Григорий Распутин-Новый - Алексей Варламов

Но начало этой «нефтедобыче» было положено еще при жизни Григория, и свои гонорары расторопный Давидсон получал сразу по двум ведомостям: от редакции газеты и из Департамента полиции, о чем говорил его директор С. П. Белецкий на следствии в 1917 году.

Существенно и то, что вокруг Распутина катастрофически приумножалась ложь, и это дает основание его сегодняшним поклонникам объявлять фальсификацией любое неудобное для них свидетельство о их кумире. Хотя фальсифицировались и удобные.

Вот характерный образчик — статья некоего В. Алексеева «Час в гостях у Григория Ефимовича Распутина», опубликованная все в том же «Петербургском курьере»:

«Сели за стол.

Секретарша Распутина Акулина Никитична заметила при этом:

— Вот говорили, у отца Григория изысканные кушанья подаются. Вы сами видите, что это неправда. Сиг и икра — это для гостей, а сам он черный хлеб кушает! Только газеты всячески врут про него, что он живет на широкую ногу. На днях напечатали, что он священником собирается стать.

— А я и не думал, — подхватил Распутин. — К чему мне это? Жену свою люблю и разводиться с ней не собираюсь. Мало ли, что про меня пишут».

Писали и впрямь все что угодно — темный, неуч, хлыст, развратник, но каким бы безграмотным Распутин ни был, он не мог не знать, что для принятия священнического сана развода с женой не требовалось. А вот неуч журналист в таких тонкостях мог и не разбираться и писал, что взбредет в голову.

Но вернемся к покушению.

«Петербург. В связи с известием о том, что Феония мстила Распутину за оскорбление монахини Ксении, последняя, с благословения епископа Гермогена, выехала в Тобольск, чтобы лично засвидетельствовать судебным властям правдивость сделанных Феонией заявлений. После оскорбления ее Распутиным Ксения неоднократно обращалась в Петербург с жалобами, но безрезультатно», — передавал 6 июля корреспондент тучковского «Голоса Москвы», которому было то ли лень проверить факты, то ли как раз факты интересовали его меньше всего. Во всяком случае с инокиней Ксенией, которую якобы растлил Распутин и за которую мстила Хиония, все было совершенно не так. Ксения видела Распутина всего два раза в жизни и то издалека, никогда не была им растлена и вообще оказалась в этом сюжете сбоку припеку.

А действительной героиней была 33-летняя девица с провалившимся по неизвестным причинам носом, которую допрашивали по многу раз, выуживая у нее информацию о самых интимных сторонах ее жизни:

«Мой покойный отец Кузьма Алексеев Гусев болел ревматизмом ног, спиртными напитками не злоупотреблял, хотя водку и пил. Мой покойный родной брат Симеон сошел с ума и умер; у него были, как и у отца, раны на ногах.

Среди родни нашей сифилитиков, насколько я знаю, не было, самоубийц, преступников и лиц, страдавших глухонемотой или другими физическими уродствами, тоже не было.

Моя мать Марфа Петровна Гусева была женщина здоровая, умерла она от воспаления легких, от чего отец умер — не знаю, но он долго хворал.

Лет с девяти меня лечили травами, сулемой в вине от ломоты в голове и в ногах. Других болезней у меня в раннем детстве не было, солнечного удара со мной не случалось и головы до потери сознания я не расшибала. Жила я с отцом, большой нужды материальной у меня не было. Когда у меня впервые появилась менструация и как она протекала — не помню. Беременной я ни разу не была, не было у меня родов и кормлений грудью ребенка. Сифилисом я не страдала. Меня испортили лекарствами с 13 лет, отчего у меня и провалился на лице нос. Это у меня случилось на 13-м году жизни. Спиртных напитков, кроме лекарств, я не пила, половым излишествам и онанизму, рукоблудию не предавалась. Училась я в приходской воскресной школе, но курса не окончила по своему желанию.

Взрослой я никогда не болела, хотя у меня что-то делается уже лет пять с сердцем, что, не знаю (30 сентября 1914 )».

Позднее в написанной в Америке книге «Марфа Сталинградская» Сергей Труфанов следующим образом объяснял, почему для покушения была выбрана именно эта несчастная: «Собрание избрало трех самых красивых девушек… они должны были заманить и убить Распутина». Но Хиония сказала: «Зачем губить красивых женщин, жизнь которых впереди? Я женщина убогая и никому не нужная… я одна предам его казни. Батюшка, благословите меня заколоть его, как пророк древний заколол лжепророков».

Если это верно, то перед нами пример своеобразной жертвенности, скорее свойственной русским террористкам от народоволок до эсерок, нежели древним пророкам и пророчицам, однако Хионию ждал более мягкий приговор по сравнению с Верой Фигнер, Анной Распутиной или Лидией Стуре. По итогам следствия, которое длилось почти год, Шарлотту Корде сызранского уезда признали невменяемой и посадили в сумасшедший дом. Там она пробыла до Февральской революции, а потом, освобожденная как ветеран борьбы с Распутиным, попыталась в 1919 году на ступеньках храма Христа Спасителя убить таким же способом патриарха Тихона.

Илиодор же, переодевшись в женское платье, несколько дней спустя после покушения на Распутина бежал в Норвегию, где принялся писать свой знаменитый антираспутинский памфлет под названием «Святой черт», в чем ему помогал его более именитый собрат по перу Алексей Максимович Горький.

На последнем обстоятельстве есть смысл остановиться подробнее. Хотя Горький, разумеется, Распутина не знал и все, что писал о нем, было полной чушью, его мнение — образчик тех настроений, от которых лихорадило русскую интеллигенцию.

«"Общество" сильно заинтересовано старцем Григорием Распутиным — что будет, когда у него зарастет животишко, какие отсюда для России результаты явятся? — писал он в одном из писем летом 1914 года. — Прелюбопытная легенда слагается о старце: во-первых, сведущие люди говорят, что старец суть сын старца Федора Кузьмича, во-вторых — что он дал престолу наследника. Ситуация любопытная и возбуждающая надежды великие: окунувшись в море народное, царь-старец почерпнул там некие новые силы и через сына своего воплотил оные во внука, стало быть — мы спокойно можем ожидать от внука всяческих благ, но он, внук, есть как бы результат слияния царя с народом. Чисто?»

Прокомментировать это можно следующим образом. В 1918 году Василий Васильевич Розанов, о Распутине, как уже говорилось, также много писавший и еще больше сочинявший, обронил в «Апокалипсисе нашего времени» пророческие и горькие строки: «Что же, в сущности, произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает».

Отношение Горького, других прогрессивных писателей и, говоря шире, революционно настроенной интеллигенции к Распутину, к монархии тоже было своего рода шалостью, за которую стране пришлось жестоко заплатить. Но есть и другая сторона этого вопроса. Горький в иронических тонах пишет о «внуке, от которого можно ожидать всяческих благ» — цесаревиче Алексее Николаевиче, больном, несчастном ребенке, которого Распутин гипнозом не гипнозом, магией не магией, внушением или молитвой — но как-то поддерживал. Русское общество ничего об этом не знало. Этой утечки информации из дворца не случилось, эту дворцовую тайну сохранить удалось, и, быть может, — удалось к несчастью. Хочется верить, что, если бы она была раскрыта, если бы наши великие гуманисты знали, в чем суть и главная причина отношений Распутина и Царской Семьи, они, возможно, и не позволили бы себе такого ерничества.