Представление для богов - Ольга Голотвина

Великолепно! Все складывается очень удачно! Ничего плохого с Соколом сделать не посмеют, пока не проверят его невероятный рассказ. На это уйдет много дней — а корабль отплывает на рассвете. Последний корабль!

Ничего, ничего, негодяю полезно посидеть в тюрьме. А она, Нурайна, отправится в Наррабан одна. Совесть ее будет чиста, да и брат ни в чем ее не упрекнет. Что она могла сделать? Затеять драку со стражниками, чтобы ее тоже арестовали? Побежать к аршмирскому судье и засвидетельствовать личность своего спутника? А если ее примут за сообщницу мошенника? А корабль тем временем уйдет!

Нет, спасибо Безликим, пусть все остается так, как они решили. Возвратившись, Нурайна отблагодарит их щедрыми пожертвованиями на все храмы Тайверана и Аршмира.

Капитан «Золотой креветки» был обескуражен, когда женщина, расположившаяся в лучшей каюте, небрежно сообщила ему:

— Мой спутник может не успеть к отплытию. Не задерживайся из-за него, плату все равно получишь за двоих.

«Да чтоб мне на Бродячий Риф напороться! — озадаченно подумал капитан. — Я-то решил, что тут любовная история... похищение...»

А в трюме, на мешках с пшеницей, устраивались поудобнее еще трое путешественников, которым капитан после некоторых размышлений тоже позволил плыть в Наррабан, но при условии, что они будут как можно реже высовываться на палубу.

— Он принял нас за бежавших из тюрьмы преступников! — гордо гудел Айфер.

— Что, всех троих? — усомнилась Аранша. — И госпожу? Нет, он думает, что мы с тобой похитили знатную красавицу и хотим продать за морем какому-нибудь ценителю.

— За морем... — печально проговорила Арлина из-под натянутого по самый нос плаща. — Айфер, ты был в Наррабане... скажи, женщины там красивые?

— Очень! — мечтательно отозвался Айфер. — Черноволосые, черноглазые, на вид — смиренницы, а на деле — огонь! Смуглые такие, гибкие... с возрастом, правда, сильно полнеют, но это ж кому как нравится...

Аранша дотянулась в темноте до рассказчика и крепко ущипнула его, не заботясь, куда именно пришелся щипок. Айфер понял намек и продолжил успокоительно:

— Но у них там строго! За девушками отец да мать в оба смотрят, за женами — мужья. С наррабаночками не пошутишь. Если какую красотку всего-навсего по заднице шлепнешь — тебя или кастрируют, или женят...

— Ну, — рассудила Аранша, — руки ты всю жизнь распускаешь... женат никогда не был, сам ведь хвастался... Стало быть, спать с тобой в одном трюме вполне безопасно!

До Айфера не сразу дошел возмутительный смысл, заключенный в словах наемницы. Он долго обдумывал сказанное, сосредоточенно пыхтел... а потом тишину разорвал гневный вопль:

— Че-е-его-о?!

Ответом было сонное посапывание двух девичьих носиков — посапывание слишком уж ровное и безмятежное...

3

Дорога скатывалась с высокого холма, мелькала среди густой травы, на бегу ластилась к корням деревьев. Деревья не обращали на дорогу ни малейшего внимания. Они ежились под резкими порывами ветра, доносящего издали слабый запах моря, и печально тянули вслед уходящим лучам солнца свои ветви, в листве которых сквозила красно-золотая «седина».

Опадающие листья летели на дорогу, под копыта замызганной клячонке, которую безуспешно понукал одинокий всадник — высокий безбородый старик с узким длинным лицом и смуглой, как у наррабанца, кожей.

Усталая чалая кобыла шла все медленнее, время от времени спотыкаясь. Всадник, застигнутый в пути сумерками, бросал по сторонам тревожные взгляды, выбирая, где бы остановиться на ночлег.

Но остановиться пришлось раньше, чем он ожидал.

На протянувшейся над дорогой ветви дуба возник странный «плод» — долговязая фигура в лохмотьях. Свесившись на руках, человек легко спрыгнул в траву, тут же поднялся во весь свой немалый рост и шагнул на дорогу, преградив путь всаднику.

Запаленная кляча с облегчением остановилась, расставив ноги и опустив голову, и всерьез призадумалась: околеть ей прямо сейчас или подождать немного? Верзиле, ухватившему ее под уздцы, она уделила не больше внимания, чем нищий — жрецу, рассуждающему о добродетели воздержания.

— Слезай, старик, — решительно сказал бродяга. — Ты поездил, теперь моя очередь. Седельные сумки не отстегивай, они мне пригодятся.

Бывший владелец лошади неуклюже сполз с седла. Бродяга на миг вгляделся в лицо путника, пытаясь что-то припомнить, поймать ускользающий образ... но тут же презрительно тряхнул головой и перенес свое внимание на лошадь, которая, увы, составляла достойную пару своему дряхлому хозяину.

— Ну и кляча! — с омерзением произнес бродяга. — Ну и волчий корм! Ты, старик, наверное, ждал, что тебя ограбят, раз пустился в путь на этой дохлятине!

Отвернувшись от своей беспомощной жертвы, грабитель хотел было вскочить в седло.

— Постой, добрый человек! — послышался за его спиной слабый, дребезжащий голос. — Во имя Безликих... Я... у меня... сердце... Позволь глотнуть вина, иначе не добреду... Я старый... больной...

Пронзительно-желтые глаза грабителя со снисходительным презрением смерили путника с головы до ног.

— И впрямь вот-вот помрешь! Ладно, глотни винца, если у тебя есть. Заодно и я выпью — за то, чтобы твоя кляча не околела хоть до первого поворота.

Трясущимися руками старик развязал седельную сумку, достал глиняную фляжку. Грабитель нетерпеливо шагнул вперед. Но тут взгляд старика стал жестким, рука взметнулась — и резкая, едко пахнущая жидкость выплеснулась в лицо разбойнику.

Пошатнувшись, грабитель упал над колени. Он чувствовал себя так, словно получил сильный удар по затылку: мысли были смяты и спутаны. Глаза слезились, кожу жгло, но ужаснее всего было ощущение, словно кто-то воткнул ему через ноздри в мозг две длинные иглы. Жадно хватая воздух ртом и мыча, он походил на немого, который спьяну пытается произнести застольную речь.

В его локоть вцепилась крепкая рука.

— Ну, вставай, я помогу... Рядом ручей есть, я знаю, я здесь бывал... Иди за мной... вот так, так...

Ничего не соображающий и ничего не видящий от боли грабитель покорно пошел за своим поводырем. Под ногами хрустели сучья, разбойник дважды чуть не упал, но заботливые и неожиданно сильные руки поддержали его.

Послушно, как кукла, разбойник дал поставить себя на колени. Крепкая ладонь пригнула его голову — и восхитительно холодная вода коснулась обожженного лица.

— Промывай глаза, только не три! — командовал красивый бархатный голос, ничем не напоминавший недавнее старческое дребезжание. — Ничего, не помрешь, это не яд, всего-навсего уксус, только крепкий...