Львы Аль-Рассана - Гай Кей

Известие о том, как Азиз ибн Дабир чуть не потерпел поражение в бою с одним-единственным вальедцем, и спасло его лишь вмешательство его подчиненных. Азиз остро сознавал, что его вклад в нападение на Орвилью состоял всего лишь в убийстве ребенка, а потом в кастрации человека, которого убили вместо него другие. По обычаям племен пустыни, эту работу делали женщины. Возможно, Язир это простит, ведь он опытный командир, но его брат Галиб, который командует от его имени армиями маджритийцев, — вряд ли.

И еще Азиз случайно был одним из тех, кто знал происхождение того совершенно необычного талисмана, который Галиб ибн Кариф носит на шее.

За всю свою жизнь он ни разу не ощущал подобного ужаса. Его сердце стучало, как бешеное, пока он мчался по равнине; он думал, что может действительно потерять над собой контроль, упасть с коня и погибнуть под копытами скачущих следом коней.

«Возможно, это было бы благословением, — думал Родриго Бельмонте, — так же, как пристрелить лошадь или охотничью собаку, сломавшую ногу, было актом милосердия».

Он был похож на эту лошадь или эту собаку.

Он был отцом, который пытался обогнать время ради своего сына. В нем сидел ужас, он определял его, превращал его разум в пустоту страха.

Он не испытывал ничего подобного, никогда прежде. Страх — да. Ни один честный солдат не может искренне утверждать, что он никогда не испытывал страха. Мужество заключалось в том, чтобы бороться с ним, победить его, подняться выше его и сделать то, что должен. Он много раз смотрел в лицо своей собственной смерти, боялся ее и умел победить этот страх. Но он никогда не чувствовал того, что испытывал сейчас, этой ночью в Аль-Рассане, мчась во весь опор к Орвилье во второй раз, менее чем за год.

Подумав так, Родриго увидел горящие впереди костры и понял, будучи опытным солдатом, что он опоздал.

Мувардийцы — разумеется, это были мувардийские воины — уже ускакали к тому времени, когда он подъехал к низкой ограде, послал через нее коня и спрыгнул на землю среди горящих фургонов, палаток и убитых, изувеченных людей, которых он знал.

Первым он нашел Иберо. Он не понимал, как этот человек здесь оказался. Маленький священник лежал в луже собственной крови, черной в свете костров. Ему отрубили руки и ноги. Они лежали на некотором расстоянии от тела, словно конечности сломанной детской куклы.

Родриго ощутил запах горящей плоти. Некоторых из солдат бросили в костры, на которых готовили еду. Он пошел, спотыкаясь, к центральной лужайке, которую помнил по прошлому лету. Надежды уже не осталось, но ему нечем было защищаться от этого. Он увидел отрубленную голову Гонзалеса де Рада и рядом с ней тело министра со стянутыми вниз лосинами, которое непристойно распростерлось поверх маленькой, лежащей лицом вниз фигурки мальчика.

Родриго снова услышал, как из груди у него вырвался какой-то звук.

Безмолвная мольба. О милосердии, о доброте, о том, чтобы время вернулось вспять и позволило ему поспеть сюда вовремя. Чтобы спасти своего сына или погибнуть вместе с Диего, если больше ничего ему не будет позволено сделать.

Звуки, картинки, запах горящей плоти исчезли где-то в отдалении. Он подошел к двум лежащим на земле телам.

Словно во сне, невероятно медленно, он опустился на колени и стащил тело Гонзалеса де Рады с распростертой фигурки своего сына. Тут он увидел — словно во сне, не веря своим глазам, — что еще сделали с министром Вальедо.

Потом осторожно, осторожно, словно во сне, он перевернул Диего лицом вверх на пропитанной кровью земле и увидел его разбитую голову. Тогда он заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону, оплакивая лежащего в его объятиях сына, который покинул его.

Он слышал словно издалека, как подходят остальные. Кони. Шаги. Бегущие, потом медленные. Они остановились. Ему в голову пришла одна мысль. Он не поднял взгляд, не мог его поднять, но сказал тем, кто стоял рядом:

— Фернан. Остановите Фернана. Не позволяйте ему видеть это.

— Это я, папа. Ох, папа, он умер?

Тогда он поднял глаза. Заставил себя. У него остался в живых ребенок. Брат-близнец этого. Слитые воедино души. Всю жизнь разные, но рожденные вместе, с одним лицом. Вместе всегда, против всех неожиданностей этого мира. А теперь этому конец. «Теперь Фернан почувствует себя обнаженным, — подумал Родриго, — ледяной ветер будет дуть там, где прежде находился его брат».

При свете горящих фургонов он увидел лицо Фернана. И Родриго Бельмонте понял в то мгновение, что мальчик никогда не сможет пережить это зрелище: своего мертвого брата в объятиях отца. Оно будет формировать его и определять его жизнь, и Родриго ничего не сможет поделать, чтобы этому помешать.

Он должен перестать плакать. Должен постараться.

Аммар ибн Хайран стоял рядом, за спиной Фернана. Он предупредил их, сразу же, но все равно слишком поздно. Он тоже в свое время повидал немало убитых. Убитых и оскверненных, чтобы передать послание, предостережение. Родриго внезапно вспомнил День Крепостного Рва и то, что сделал ибн Хайран с правителем Картады потом. Убийство. В некотором смысле, это ответ.

Он понял, что вот-вот потеряет над собой контроль.

— Аммар, пожалуйста, уведи его, — прошептал он. — Он не должен этого видеть. Иди с этим человеком, Фернан. Пожалуйста.

— Он умер? — снова спросил Фернан, игнорируя или не желая поверить ужасному доказательству — разбитой, кровоточащей голове брата.

— Пойдем, Фернан, — мягко произнес ибн Хайран голосом поэта. — Давай пойдем к реке и присядем ненадолго. Может быть, мы сможем помолиться, каждый по-своему. Сделай это для меня, прошу тебя.

Из того далекого мира, где он очутился, где все голоса звучали приглушенно, Родриго смотрел, как его сын уходит вместе с Аммаром ибн Хайраном из Альджейса. Ашаритом. Врагом. «Береги его», — хотел он сказать Аммару, но теперь в этом не было необходимости, слишком поздно. Урон уже нанесен.

Он снова опустил глаза на сына, которого обнимал. Диего. Малыш. Поэты всегда пишут о сердцах, разбитых любовью.

Он сомневался, понимают ли они, что это такое. Абсурдно, но он чувствовал себя так, словно по его сердцу действительно прошла настоящая трещина, и эту трещину никогда не закрыть, никогда не залечить, и сердце никогда уже не будет целым. Мир ворвался в него и нанес ему неизлечимую рану.

Здесь присутствовало войско вместе с королем. Войско в Аль-Рассане. Он смутно подумал о том, сколько человек ему предстоит убить в попытке — безнадежной с самого начала — отомстить и смягчить боль этого мгновения. Эта маленькая, обмякшая фигурка у него на руках. Диего.