Том 3. Произведения 1907–1914 - Иван Бунин

Мотив удивления, тайны, странностей, которые предстоит разгадать, главенствует в повести. С первых же строк («В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу») автор вводит в сферу необычного, запутанного, странного. Странной кажется привязанность Натальи, тети Тони и даже Аркадия Петровича, отца молодых Хрущевых, к Суходолу, к родовой разоренной усадьбе, где столько горя видели они. Странными были и взаимоотношения людей в Суходоле: дед был убит незаконным сыном своим, от несчастной любви сошла с ума тетя Тоня, нелепо погиб Петр Петрович: «Странными, непонятными были характеры людей, совмещающие в себе и доброту, беззаботность, мечтательность, и жестокость, своеволие, капризность, и смирение, долготерпение, покорность».

Русский характер, основы души и поведения человека, до конца не изведанные тайны человеческой психики затронул Бунин в «Суходоле». Потому, видимо, и продолжает волновать повесть, что не только о суходольцах, а об истоках и основах национального характера, о человеческих страстях вообще заставляет размышлять писатель.

Тоном повествования, богатством интонаций и даже сменой голосов (рассказ ведется то от автора-рассказчика, то от Натальи, то от молодых господ) настраивал писатель на многосложное восприятие суходольской жизни. В «Суходоле» легко, непринужденно подхватываются и развиваются самые разные темы, а глубина постижения их во многом зависит от соразмышления и соучастия читателя, к которому обращены и недоуменные риторические вопросы, и развернутые лирические отступления, и сложный ряд ассоциаций, деталей-лейтмотивов, образов-обобщений. Каждая из десяти глав имеет свой сюжет, свои ведущие и побочные мотивы, свою тональность, ритм, образный строй, даже лексику.

Дыханием вековой старины пронизаны первые три главы, образующие эмоционально-философское вступление к суходольской летописи. Сказочно-древняя Русь с ее преданьями, поверьями, песнями. В них — история и душа народа, ибо все другое, содеянное им, исчезало бесследно: выращиваемый хлеб съедался, выкопанные пруды высыхали, жилища не раз сгорали дотла. А где царят легенды, песни, сказки, непознанные силы природы —. там нередко возникают романтические, экзальтированные чувства.

Суходол, как символ русского бытия, и дворовая Наталья, взращенная поэзией и дикостью суходольской, — два вершинных образа, в которых сказалось своеобычное представление Бунина о России и русском характере. Суходольская жизнь полна ужасов и дикости. Но есть в ней и другое — поэзия, красота, беззаботность, старина, очарование степных просторов, их запахов, красок, звуков. Хранительница старинных преданий и талантливая сказительница, Наталья дополняет характеры женщин, воспетых русской литературой. Однако Бунин и здесь остается верен себе, изображая Наталью «во всей ее прекрасной и жалкой душе». Воспринимая мир и любовь по сказочно-романтическим и религиозно-первобытным канонам, Наталья все силы своей богатой натуры растрачивает впустую, наполняет жизнь призрачными, выдуманными чувствами, добровольно принимает роль великомученицы.

Дворянин по происхождению, влюбленный в поэзию дворянской старины, Бунин безжалостно разрушал поэтические легенды о дворянских усадьбах, о старой, патриархальной, будто бы домовитой Руси. «Мы знаем дворян Тургенева, Толстого, — говорил писатель. — По ним нельзя судить о русском дворянстве в массе, так как и Тургенев и Толстой изображают верхний слой, редкие оазисы культуры» (Бунин, т. 9, с. 536–537). Суходольские дворяне — совсем иные. Семейная хроника Хрущевых свидетельствовала, что ни порядка, ни домовитости, ни подлинного хозяина не было в Суходоле. «У господ было в характере то же, что у холопов: или властвовать, или бояться». Изнутри рушились крепостнические устои. «По-новому жить предстояло и господам, а они и по-старому-то не умели» (там же, т. 3, с. 160, 182).

Исследование русской жизни не было исчерпано «Деревней» и «Суходолом». Бунин вновь обращается к жанру рассказа. За три года — тридцать рассказов. Их объединяет по-прежнему мысль о России, о народе, о русском характере. Направленность их писатель подчеркивал выбранными эпиграфами к двум сборникам; «Веси, грады выхожу, Русь обдумаю, выгляжу», «Не прошла еще древняя Русь».

Хорошо знавший реальную жизнь, Бунин приходил в ярость от надуманного, недостоверного изображения народа, от головного, книжного сочинительства. Негодование писателя прорывалось в письмах, газетных интервью, публичных выступлениях. «А ведь теперь, — писал он в 1915 году, — дела стали еще хуже: литература наша изовралась невероятно, критика пала донельзя, провал между народом и городом образовался огромный… изобразители сусальной Руси, сидя за старыми книжками и сочиняя какой-то никогда не бывалый, утрированно-русский и потому необыкновенно противный и неудобочитаемый язык, врут ему не судом, вкусы его все понижаются…» (Бунин, т. 9, с. 266). Кстати сказать, сам Бунин широко вводил и любовно воспроизводил в рассказах подлинно народную речь.

Восставая против всякой идеализации и фальши, Бунин отвергал как старонароднические, так и неонароднические умозрительные пророчества: «Все эти разговоры о каком-то самобытном пути, по которому Россия пойдет в отличие от европейского Запада, все эти разговоры об исконных мужицких началах и о том, что мужичок скажет какое-то свое последнее мудрое слово — в то время, когда мир тяжело нести вперед по пути развития техники, — все это чепуха, которая тормозит дело».

Рассказы Бунина, как и его повести, отличались острой полемичностью, беспощадной правдивостью, стремлением запечатлеть и разгадать «русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы» (Бунин, т. 9, с. 268).

«Захар Воробьев», «Ночной разговор», «Сверчок», «Будни», «Сказка», «Древний человек», «Забота», «Веселый двор», «Худая трава»… Обыкновенные крестьяне, типичные жизненные ситуации — привычные дела и заботы, встречи, разговоры, воспоминания, скудный быт, нищета, несправедливость, жестокость одних и долготерпеливость, покорность, незлобивость других.

Однако незамысловатую жизнь Бунин изображал как бытийно значительную, таящую загадки общерусские, психологические, философские. Готовя сборник «Иоанн Рыдалец», он писал в 1913 го£у: «Будут в этой книге и иного рода рассказы — любовные, „дворянские“ и даже, если хотите, „философские“. Но мужик опять будет на первом месте — или, вернее, не мужик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая — русская, славянская».

Мало найдется книг в литературе, где простонародная повседневная жизнь была бы возведена до высокого философского и общезначимого смысла. Чуткие современники именно так воспринимали бунинские рассказы. «Иоанн-рыдалец, как это просто, прекрасно, правдиво рассказано Вами, — говорил Горький. — Это вы, это я, это все мы, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце»[8].

В рассказах Бунина нет последнего итога, в них — глуби и дали времен. Они открыты будущему, обращены к близким и грядущим поколениям.

Мотив загубленной, неразумно прожитой жизни, «истасканной наизнанку», остается ведущим в рассказах 1913–1914 годов. Постигая драмы и трагедии русских людей, Бунин пытался найти причины их не только в социально-бытовых условиях, но и в основах национального характера, в строе мышления и чувств.

Противоречивые характеры, своевольные натуры, трагические судьбы, не поддающиеся односложным объяснениям, привлекают внимание Бунина. О гибельной власти стихийных страстей и инстинктов, приводящих к неожиданным катастрофам и взрывам, заставляет размышлять писатель такими рассказами, как «Хорошая жизнь», «Игнат», «Ермил», «При дороге», «Я все молчу».

Бунин вглядывается в глубины и логику переживаний, в запутанные взаимоотношения своих героев и вновь и вновь пытается понять, почему добрые сердцем, великодушные люди, не только безропотные, но и независимые, неизбежно оказываются во власти корыстных и деспотичных («Сила», «Захар Воробьев», «Весенний вечер»).

Разорванный мир одиноких людей, затерянных в глухих просторах России, — разноликая Русь предстает в рассказах Бунина: благостно-светлая, терпеливая, смиренная, кроткая и буйная; капризная, дикая, деспотичная… Писатель стремится уяснить — что же все-таки определяет жизнеотношение и поведение людей? «Есть два типа в народе, — писал Бунин позже. — В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, „шаткость“, как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: „Из нас, как из древа, — и дубина и икона“, — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обработает, — Сергий Радонежский или Емелька Пугачев» (Собрание сочинений, т. 7, с. 94).