Герой должен быть один - Генри Олди

Через десять дней армия Геракла стояла под стенами Пилоса.

Нелей с сыновьями, понимая, что терять им нечего, бились насмерть — и полегли все до единого. В живых опять остался лишь младший, Нестор, которого на момент взятия города не было в Пилосе. Впрочем, окажись Нестор в городе — его скорее всего не тронули бы.

Он тоже в свое время побывал на Флеграх.

Город разграбили, но жителей, поспешивших доказать свою лояльность победителям, всего лишь обложили в меру обременительной данью. Иолай лично зарубил двух зарвавшихся мирмидонцев, а когда взбешенный Теламон явился разбираться, сухо ответил:

— Геракл не убийца, а герой. Мы же — его солдаты, а не разбойники с большой дороги. Жестокость должна быть разумной. Или твои мародеры хотят, чтоб нас возненавидела вся Эллада?

И Теламон не нашел что возразить.

Самой тяжелой была битва под Спартой. Люди Гиппокоонта по праву считались опытными бойцами и, невзирая на малочисленность, успели положить немало народу, прежде чем сами улеглись в родную лаконскую землю.

Гиппокоонт пал одним из последних, сраженный копьем Иолая. Спартанский басилей принял смерть достойно и, как показалось Иолаю, чуть ли не с облегчением — увязнув и запутавшись в интригах Салмонеева братства, потомственный воин счел для себя смерть в бою лучшим выходом; впрочем, другого ему никто не предлагал.

И снова все повторилось. С той лишь разницей, что на освобожденный престол взошел не сын, а брат покойного по имени Тиндарей. Новый басилей не испытывал к Гераклу особо нежных чувств, но, тем не менее, от предложенной власти отказываться не стал и принял бразды правления в городе, только начавшем оправляться от потрясения.

Меч войны наконец опустился в ножны.

От расплаты не ушел никто.

Никто из смертных.

Эврисфей был не в счет — ибо не был Одержимым; кроме того, микенский ванакт до сих пор непосредственно не поднимал руку на Геракла или его родственников.

Хотя у Иолая давно зрело предчувствие, что рано или поздно наступит очередь и Эврисфея-Микенца.

Рано или поздно — но не сейчас.

На сегодня работа была закончена.

…Прощание вышло угрюмым и каким-то вымученным. Две колесницы стояли на перекрестке наезженных торговых дорог. Тот путь, что пошире, вел на северо-восток, в Фессалию; Иолай спешил в Филаку, где оставил Лаодамию.

Второй путь, поуже, сворачивал на запад, в сторону Калидона, где только что закончилась глупая междуусобица, стоившая жизни Мелеагру-Неуязвимому, и не ему одному. Геракл же почему-то вбил себе в голову, что обязан позаботиться о сестре покойного Мелеагра — забота, видимо, включала в себя женитьбу на этой самой сестре по имени Деянира — и теперь намеревался посетить Калидон.

Вообще в последние дни Иолай стал с тревогой замечать некие странные перемены в поведении Геракла.

Это началось буквально после взятия Спарты.

Теперь Геракл много пил, почти не пьянея; хотя уж кто-кто, а Иолай точно знал, что раньше его сын не был особым любителем хмельных даров Диониса, да и пить никогда толком не умел.

Кроме того, Геракл стал заговариваться. Он грезил наяву, иногда надолго застывал в одной позе, глядя совершенно пустыми глазами в только ему ведомые дали; не раз прилюдно называл Иолая отцом — и люди сочувственно кивали, стараясь держаться подальше от великого героя, поскольку все были наслышаны о его страшных приступах безумия.

Но это были не приступы.

Безумие Геракла стало тихим; он вслух разговаривал с погибшим братом, с отцом Амфитрионом (обращаясь к стоящему рядом Иолаю, но не видя его или видя как-то не так), с детьми, которых убил еще в юности…

Иолай наконец понял.

Геракл уходил в прошлое, погружаясь в него все глубже и глубже — и никакая сила уже не могла вернуть его в день сегодняшний. Он уходил душой туда, где его еще не звали Гераклом, где были живы отец, брат, дети…

И стоило ли пытаться заманить его в победоносное, знаменитое, беспросветное «сейчас»?!

Иолай смирился.

Он прощался с сыном, уезжавшим в Калидон, а впечатление было такое, что он говорит с пустым бурдюком, с выпитым до дна кувшином, в глубине которого крылись недосягаемые капли настоящего Геракла — но «не здесь» и «не сейчас».

Иолай уже в который раз пытался хотя бы по шрамам, оставшимся на оболочке этого потерянного в себе человека, определить, кто же перед ним: Алкид или Ификл?

Пытался — и не мог.

Он мог лишь догадываться, кто же умер тогда, пыльным душным вечером в злосчастном Фенее, где теперь местный басилей возводил храм и стадион, посвященные Ификлу Амфитриаду, брату богоравного Геракла.

Все эти мысли отнюдь не улучшали Иолаю настроения.

Как не улучшало его и полученное накануне известие из Мессении, что седые гордецы, братья Диоскуры, Кастор и Полидевк, перессорились из-за угнанных стад с братьями Афаридами, Идасом и Линкеем; в результате кровавой стычки из всех четверых в живых остался один Полидевк, которого (по слухам) его небесный отец, Дий-Громовержец, забрал на Олимп.

«Небось тело не нашли», — скрипнув зубами, подумал Иолай, услышав эту весть.

И мертвый палец в небе дернулся полураздавленным червяком, когда еще несколько мест опустело на призрачном «Арго».

Герои продолжали убивать друг друга.

А те, кто не хотел…

Близ Дельф, буквально на днях, погиб гениальный врач Асклепий. Поговаривали, что Зевс оглушил целителя громами за то, что он пытался воскресить мертвого героя.

Тела опять не нашли.

А Иолай понял, что проклятый палец мучил не его одного — иначе никогда бы не рискнул мудрый Асклепий воскрешать мертвецов.

Ничего нельзя было изменить. А если Иолай будет слишком много носиться по Элладе, пытаясь успеть и пользуясь Дромосами направо и налево, — то скорее всего и с ним случится какая-нибудь досадная, но при этом смертельная неприятность: упавшее дерево, разбойничий нож в спину, обвалившаяся скала или кровля дома, пожар…

Почему-то вспомнился бронзовый крюк в затылке Эльпистика-Трезенца — несчастье, случившееся сорок с лишним лет тому назад.

Нет, бывший лавагет не хотел для себя подобной участи.

13

Из-за поворота показались отставшие повозки, груженные добычей из трех взятых городов. Передней повозкой правил гордый Лихас в новеньком голубом хитоне — и Иолай, кивнув на прощание Гераклу, привстал на колеснице и хлестнул коней.

Свою долю добычи он давно отправил вперед под надежной охраной полусотни состарившихся в походах ветеранов, пожелавших осесть и провести остаток жизни в тихом месте.