Скорость побега. Чародей поневоле - Кристофер Сташеф

— Именно поэтому. Однако сведений недостаточно для того, чтобы…

— Ну хоть угадать попробуй, проклятие! Пусть это будет самая дикая догадка!

— Род, гадания лежат за пределами способностей кибернетических устройств, поскольку предусматривают задействование интуитивного…

— Ну, хорошо, назовем это иначе: произведи экстраполяцию на основании имеющихся данных!

Снова послышалась мелодия из «Травиаты», исполняемая подсевшим аудиогенератором. Наконец Векс изрек:

— Скорее всего неровное число «две тысячи триста восемьдесят пять» обозначает год, поскольку противопоставлено числу «десять тысяч».

— Это почему же?

— Число «десять тысяч», — голосом лектора начал Веке, — имеет несколько вероятных значений, одним из которых является период изученной истории человечества.

— Минуточку, Веке. Записанная история человека датируется никак не раньше чем двухтысячным годом до нашей эры. Это даже мне известно.

И это поистине удивительно, Род, если учесть, как ты противился получению образования в детстве.

— Ладно, ладно. Проехали! Я был очень нехорошим мальчиком и не делал уроки! Прости! Каюсь! Только продолжай, умоляю. Давай экстраполируй дальше!

За ухом у Рода послышалось последовательное негромкое щелканье нескольких реле — этот звук всегда напоминал ему смех. Веке заговорил снова:

— Можно вести отсчет истории человечества несколько иначе. До появления письменности история излагалась в виде мифов и легенд, то есть в устной традиции, в таких произведениях, как, например, «Сказание о Гильгамеше». В подобных произведениях охвачен более обширный отрезок времени существования человечества, он равняется приблизительно четырем тысячелетиям. Если это число сложить с теперешней датой летоисчисления, мы получим цифру «девять тысяч четыреста тридцать два», каковая не так далеко отстоит от точки отсчета в десять тысяч.

— Гм-м-м… — Род закусил губу. — Ну, если так посмотреть, то «две тысячи триста восемьдесят пять» и вправду тянет на обозначение года. Но что же из этого следует?

— Вывод напрашивается сам собой, Род.

— Ну, значит, я полный идиот. Произнеси вслух свой вывод.

Робот растерялся.

— Точность вывода имеет весьма значительную погрешность.

— Так ведь я просил тебя только о догадке. Ну, пожалуйста, не тяни!

— Данное устройство, Род, согласно этому предположению, может являться средством для хрональных перемещений.

Род, не мигая, уставился на горизонтальную шкалу.

— Ты… ты хочешь сказать… что это — машина времени?

Движок был сдвинут вправо до упора и застыл возле цифры «2385».

— Род, ты не должен забывать о том, что индекс вероятности данного предположения…

— Машина времени! — воскликнул Род. У него даже голова закружилась. — Значит, эти подонки — из будущего!

— Род, сколько раз я тебя предостерегал и указывал на твою склонность к опрометчивым выводам на основании недоказанных гипотез!

Род тряхнул головой:

— Нет-нет, Веке, не бойся. Это всего лишь догадка, и быть может, ошибочная. Я помню об этом. — Он отвел взгляд от пульта. Глаза его возбужденного сверкали. — Машина времени! Вот это да!

Тут он заметил слева от себя тусклое свечение. Он и забыл про призрака. Горацио Логир озабоченно склонился к Роду:

— Что это за колдовское творение, смертный?

Род сдвинул брови и вернулся взглядом к машине.

— Оно странно, милорд, темно и странно. Я владею познаниями о разной… магии, но именно с этой совсем незнаком.

— И что же ты станешь делать?

Род задумчиво посмотрел под ноги, поднял глаза к призраку и вяло усмехнулся:

— Спать. И размышлять об увиденном.

— А когда же ты изничтожишь эту сатанинскую игрушку?

— Когда уверюсь в том, — пробормотал Род, обернувшись к машине, — что это действительно беда для этого обездоленного мира — беда, а не панацея.

Логир сурово нахмурился и начал на глазах возрастать в размерах и росте. Род казался себе карликом по сравнению с ним, и у него возникло пренеприятное чувство: будто бы на него на всех парах мчится средневековый локомотив.

Голос призрака прозвучал далеким раскатом грома:

— Повелеваю тебе изгнать злого беса из этого святотатственного алтаря и изничтожить мерзопакостных жрецов этого культа.

«Старикан, — решил Род, — совсем сбрендил».

А призрак между тем выхватил меч из ножен. Род против воли занял оборонительную позицию. Правда, он тут же выпрямился и мысленно отругал себя: какой вред ему мог причинить призрачный меч?

Меч парил в воздухе перед ним, рукоятка его была опущена. Древний клинок светился зеленоватым светом и смутно напоминал распятие.

— Поклянись же теперь на моем мече, что ты не будешь ведать сна и покоя до того часа, как избавишь эту страну от продажных властителей, что ты очистишь этот темный алтарь, изничтожишь тех, кто поклоняется ему, и что ты никогда не покинешь сей остров Грамерай, если ему будут грозить беды, до самой смерти.

У Рода рот сам собой раскрылся от восхищения — столь могущественным и величавым стал призрак. Под ложечкой у него препротивно засосало. Неведомый доселе страх закрался в сердце. Волосы на затылке встали дыбом.

Он попятился.

— Милорд… в этом нет никакой нужны. Я так… сильно люблю остров Грамерай! И я никогда…

— Возложи десницу свою на этот клинок и поклянись! — сурово и непоколебимо приказал призрак.

Род совершенно откровенно струсил, отчетливо осознавая, что клятвой привяжет себя к этому острову на всю оставшуюся жизнь.

— Милорд, вы просите, чтобы я присягнул вам на верность? Честно говоря, я несколько задет тем, что вы сомневаетесь в моей…

— Клянись! — прогремел под сводами пещеры голос призрака. — Клянись! Клянись!

— Вот ведь бред… — пробормотал Род еле слышно. Нет, ему было положительно не до смеха.

Он как зачарованный смотрел на светящийся клинок и суровое лицо призрака. Почти непроизвольно он сделал шаг вперед, потом — еще один, опустил глаза и увидел, как его рука сама сомкнулась на рукоятке меча. Пальцы ничего не чувствовали, они не касались прочного металла, но воздух под ними был так холоден, что костяшки пальцев онемели.

— А теперь клянись мне! — приказал Горацио.

«Ну ладно, ладно, — уговаривал себя Род. — Это ведь всего-навсего слова. И потом, я ведь агностик, верно?..»

— Я… клянусь, — выдавил он не без труда. И тут его озарило, и он легко, непринужденно добавил: — И еще клянусь в том, что не буду знать сна и покоя до тех пор, пока королева и все ее подданные единогласно будут править вновь.