Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иосиф (отец Иосиф)
«Братья Карамазовы»
Иеромонах, монастырский библиотекарь. Характер его более-менее раскрывается в главе «Тлетворный дух», когда после кончины старца Зосимы в монастыре началось брожение умов: «Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что “не везде ведь это и так” и что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне, например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасённых, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, “и если обрящутся кости жёлты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не жёлты, а чёрны обрящутся, то значит не удостоил такого господь славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие”, — заключил отец Иосиф. Но речи смиренного отца пронеслись без внушения и даже вызвали отпор насмешливый: “это всё учёность и новшества, нечего и слушать”, — порешили про себя иноки. <…> Отец Иосиф отошёл с горестию, тем более, что и сам-то высказал своё мнение не весьма твёрдо, а как бы и сам ему мало веруя. Но со смущением провидел, что начинается нечто очень неблаговидное и что возвышает главу даже самое непослушание…»
Ипполит Кириллович
«Братья Карамазовы»
Товарищ прокурора. «Прокурор же, то есть товарищ прокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был у нас человек особенный, не старый, всего лишь лет тридцати пяти, но сильно наклонный к чахотке, при сем женатый на весьма толстой и бездетной даме, самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном однако уме и даже доброй душе. Кажется, вся беда его характера заключалась в том, что думал он о себе несколько выше, чем позволяли его истинные достоинства. И вот почему он постоянно казался беспокойным. Были в нём к тому же некоторые высшие и художественные даже поползновения, например, на психологичность, на особенное знание души человеческой, на особенный дар познавания преступника и его преступления. В этом смысле он считал себя несколько обиженным и обойдённым по службе и всегда уверен был, что там, в высших сферах, его не сумели оценить, и что у него есть враги. В мрачные минуты грозился даже перебежать в адвокаты по делам уголовным. Неожиданное дело Карамазовых об отцеубийстве как бы встряхнуло его всего: “Дело такое, что всей России могло стать известно”…»
В другом месте к характеристике Ипполита Кирилловича Повествователем добавлено: «Рассказывалось, что наш прокурор трепетал встречи с Фетюковичем (Адвокатом. — Н. Н.), что это были старинные враги ещё с Петербурга, ещё с начала их карьеры, что самолюбивый наш Ипполит Кириллович, считавший себя постоянно кем-то обиженным ещё с Петербурга, за то что не были надлежаще оценены его таланты, воскрес было духом над делом Карамазовых и мечтал даже воскресить этим делом своё увядшее поприще, но что пугал его лишь Фетюкович. Но насчёт трепета пред Фетюковичем суждения были не совсем справедливы. Прокурор наш был не из таких характеров, которые падают духом пред опасностью, а напротив из тех, чьё самолюбие вырастает и окрыляется именно по мере возрастания опасности. Вообще же надо заметить, что прокурор наш был слишком горяч и болезненно восприимчив. В иное дело он клал всю свою душу и вёл его так, как бы от решения его зависела вся его судьба и всё его достояние. В юридическом мире над этим несколько смеялись, ибо наш прокурор именно этим качеством своим заслужил даже некоторую известность, если далеко не повсеместно, то гораздо большую, чем можно было предположить в виду его скромного места в нашем суде. Особенно смеялись над его страстью к психологии. По-моему, все ошибались: наш прокурор, как человек и характер, кажется мне, был гораздо серьезнее, чем многие о нём думали. Но уж так не умел поставить себя этот болезненный человек с самых первых своих шагов ещё в начале поприща, а затем и во всю свою жизнь…»
Товарищ прокурора сделал немало ещё во время дознания и особенно на самом суде, чтобы доказать виновность Дмитрия Карамазова и убедить в этом присяжных. Его страстная «психологическая» речь дана в «стенографическом» изложении и занимает целых четыре главы (VI–IX) книги 11-й «Судебная ошибка». Погубительная для Мити и триумфальная для самого скотопригоньевского прокурора его речь стала в полном смысле слова и его лебединой песней — через девять месяцев после суда над Карамазовым Ипполит Кириллович скоропостижно «умер от злой чахотки», как бы понеся наказание Божие.
Судебная реформа, судебные ошибки, роли прокурора и адвоката в судебном процессе, субъективность присяжных при вынесении приговора — все эти темы не сходили со страниц «Дневника писателя» и нашли художественное воплощение на страницах последнего романа Достоевского.
Ихменев Николай Сергеевич
«Униженные и оскорблённые»
Мелкопоместный помещик, бывший управляющий имением князя Валковского, разорённый им и вступивший с ним в судебную тяжбу; муж Анны Андреевны Ихменевой, отец Наташи Ихменевой и благодетель Ивана Петровича, вырастивший его, воспитавший в своём доме. Молодость его была бурной: «Николай Сергеич Ихменев происходил из хорошей фамилии, но давно уже обедневшей. Впрочем, после родителей ему досталось полтораста душ хорошего имения. Лет двадцати от роду он распорядился поступить в гусары. Всё шло хорошо; но на шестом году его службы случилось ему в один несчастный вечер проиграть всё своё состояние. Он не спал всю ночь. На следующий вечер он снова явился к карточному столу и поставил на карту свою лошадь — последнее, что у него осталось. Карта взяла, за ней другая, третья, и через полчаса он отыграл одну из деревень своих, сельцо Ихменевку, в котором числилось пятьдесят душ по последней ревизии. Он забастовал и на другой же день подал в отставку. Сто душ погибло безвозвратно. Через два месяца он был уволен поручиком и отправился в своё сельцо. Никогда в жизни он не говорил потом о своем проигрыше и, несмотря на известное своё добродушие, непременно бы рассорился с тем, кто бы решился ему об этом напомнить. В деревне он прилежно занялся хозяйством и, тридцати пяти лет от роду, женился на бедной дворяночке, Анне Андреевне Шумиловой, совершенной бесприданнице, но получившей образование в губернском благородном пансионе <…>.
