Ладога - Ольга Григорьева

Кнут свистнул, опустился на сухую желтую кожу. Кровь брызнула мелкими каплями. Кутиха пискнула глухо и рухнула на пол лицом вниз, будто мертвая. Вот и ладно, что обеспамятела, – боли не почует… Я еще раз ударил. Кровавая полоса легла подле первой, из спины Кутихиной послышался легкий всхлип. Когда бы мог подумать, что буду бесчувственную старую бабу кнутом по спине охаживать? А пришло время – хлестал, сжав зубы, силясь не замечать глубоких рубцов на коже да не ощущать тяжести набрякшего от старухиной крови кнута.

– Ух-о-о-ожу…

Сизая дымка вытекла из маленького сморщенного тела, плавно скользнула к двери.

С этим кнут уже ничего не мог поделать. Дымка текла ровно, но вдруг, наткнувшись на полено, резко свернула в сторону. Осина! Полено было осиновым!

Я плашмя кинулся на пол, ухватил круглый край, швырнул полено в уже почти скрывшуюся за дверью Верхогрызку. Оно звонко шмякнуло о порог, отскочило, громыхая покатилось обратно. На круглом боку алело большое размытое пятно.

– Не трогай. – Кутиха не могла шевельнуться, лишь смотрела на меня ясными чистыми глазами. – Сжечь его надо… Не думала… что сможешь… Она очень сильна…

– Была. – Я приподнял старуху, плеснул водой на раны. Как только жива она осталась?

Кутиха легла на лавку животом, шепнула:

– Печь затопи да поешь, коли что найти сможешь…

– Не ты ли гнала недавно?

– Так то недавно… – Она вздохнула, закрыла глаза. Ничего, оклемается… Та хвороба пострашней была, чем просто спина порванная. Коли от Верхогрызки не сгинула, значит, и от кнута оправится…

Я разжег огонь, выгреб из-под полка скудные запасы. Бежать все одно нельзя – погодить следует, пока сыск утихнет…

Печка уж трещала весело, а бабка сочно похрапывала, когда раздался стук в дверь. Я метнулся за печь, хватился за оружие. Кто там? Чужак обещал – здесь искать не станут.

– Кутиха!

Голос мужской, громкий да уверенный. Вой, похоже. Знать, шибко я Княгине нужен, коли в избу к Верхогрызке сунулись отыскивать…

– Пошел прочь! – еще не отойдя от сна, сипло рявкнула бабка.

За дверью иного и не ждали, покорно потоптавшись на пороге, вой спросил:

– Нет у тебя там никого?

Кутиха весело подмигнула мне, ответила:

– А ты зайди да глянь. Может, девка моя тебе по вкусу придется, станешь ее на своей спине носить да целовать-миловать!

– Тьфу! – плюнул в сердцах вой, затопал грузно по снегу, подальше от опасной избы.

Я ухмыльнулся. Не шибко смелы Княгинины дружинники…

– Чего ищут-то тебя? – Кутиха села, помигивая яркими глазами, блаженно втягивая запах тепла и дыма.

– Долго сказывать…

– А кто обо мне поведал? Неспроста ты в мою избу шарахнулся…

Умна бабка…

– Волх.

– Ты с волхом пришел? Тогда ясно, чего тебя Княгиня невзлюбила. А куда бежать собираешься?

– Есть у меня друзья. К ним и потеку за подмогой…

– Не лез бы ты в волхские дела, – посоветовала старуха. – Они силой особенной наделены – даже кромку открывать могут…

Я прислушался. На дворе еще топали, переговаривались.

– Ищут еще, – подтвердила Кутиха. – К ночи только угомонятся.

Я поежился. До ночи времени много. Слишком много. Не могу я ночи ждать. Да деваться некуда…

– Зачем волх наш хочет с вашей Княгиней драться? Разошлись бы миром. Она здесь осталась бы княжить, он – себе иное место сыскал…

– Откуда ты взялся неученый такой? – удивилась бабка. – Волхский род Свободе кланяется. Всякий, кто ею поступится, – других позорит. Тогда боги и сталкивают их меж собой – правого да неправого.

Раньше я подивился бы – к чему драться, и без драки ясно – правый победит, коли боги поединок сей судят, а теперь уж знал – не всегда Правда сильней оказывается… Потому и спросил о другом:

– А как дерутся они? Силой ведовской иль врукопашную?

Кутиха улыбнулась. А она вроде и не так стара, как сперва показалось… Видать, Верхогрызка из нее соки выпивала.

– А это как когда… Бывает так, что земля дрожит, а бывает – никто и не подметит ничего, а один из них уже силы своей лишился…

– Не убивают друг дружку?

– Для них силу утратить страшней. Это как тебе руки да ноги отрубить… – Кутиха тихонько шевельнулась, закусила губу. – Здорово ты меня… Ничего, пойду, к вечеру поклонюсь Банной Матушке – она попарит меня, погреет, боль и уйдет.

Ладно, коли так… А то совестно было на ее раны глядеть…

Полено, которым Верхогрызку убил, запищало в печи тонким голосом. Я копнул уголья, прочертил по стенам полосы – на всякий случай. Если какая другая Лихорадка сунется – почует сразу, что родне ее здесь худо пришлось, да и уйдет восвояси. У двери прислушался. Издалека доносился гомон. Похоже, созвала Княгиня своих воев для указов, как лучше беглеца сыскать… Покуда они там толкуют, мне самое время текать из городища. Вот только ворота… Небось на них тоже меня поджидают.

– Неймется?

Я кивнул. Ох, Кутиха, кабы знала ты все… Стала бы ньярову защитнику помогать?

– Отвори сундук, – неожиданно приказала она. – Возьми там поневу длинную, шубу – все, что для бабьего наряда полагается.

Отошла совсем от хвори, раз принарядиться решила…

Я покорно доставал все, что велено было, а сам мыслями далеко метался – у самых городских ворот.

– Скидывай свою одежку да натягивай мою! Свихнулась она, что ли?

– Чего глядишь? Стыдишься иль думаешь – станут вой у бабы вызнавать, кто такая да куда идет?

Верно! Ох бабка головастая!

Переоделся я быстро. Свое так и не сбросил – по лесу в портах бежать сподручнее, а Кутихино платье поверх натянул.

– Баба! Ну как есть баба! – развеселилась она, разглядывая меня. – Только ходи не шибко да бедрами по сторонам води, будто ровно держать их не можешь!

Я попробовал. Может, засмущался бы раньше, а сейчас все средства хороши были… Глянул на маленькую советчицу:

– Так ли?

– Так. – Она поднесла к глазам дрожащую слабую руку, утерла быстрым движением неожиданно проступившую влагу:

– А теперь ступай отсюда! Беги, не оглядывайся, да лихом меня не поминай!

Что меня рвануло к ней – жалость, почти позабытая, иль благодарность – не знаю, а только обнял бережно хрупкое тело, прижал к груди седую голову:

– Мало тех, кого я помяну перед смертью, мало, о ком богов буду просить, а тебя не забуду…

Она заплакала, да и я, коли еще помедлил бы миг, – прослезился б… Не прав Чужак, говоря, будто ведогон мой плакать разучился. Все я помнил, только слезы глубоко таил. Так глубоко, что даже волх их не углядел, а старуха, на кромке живущая, увидела… Видать, не для всех были мои слезы…

ВАССА

– Ты готова? – спросил Ядун.