Том 3. Романы. Рассказы. Критика - Гайто Газданов

Цитаты можно было бы продолжать без конца. Трудно не указать сразу же, что они свидетельствуют не только о верноподданнических чувствах их авторов, но чаще всего просто противоречат истине и доказывают невежество, в литературной среде довольно редкое, – в такой степени. Кроме того, эти цитаты идут нередко в разрез с самым элементарным здравым смыслом. «Поведение героев не имеет ничего общего с нашим советским образом мышления». Это верно, скажем, но с советским образом мышления не имеет ничего общего ни мировая литература, ни русская литература, – т. е. настоящая, а не производственные или колхозные романы. Дальше шаблон – «величественная история нашего народа» – в чем величие? В Сталине? В концлагерях? В Дзержинском? В пакте Гитлера-Сталина? В поздравительных телеграммах советского правительства Гитлеру по случаю победы над Францией? В обязательности доносов и предательств? «Враг народа и литературы». «Враг своего народа» это понятие клиническое – таких людей можно найти среди тех, кто содержится в сумасшедших домах – среди тех, кто находится в здравом рассудке, врагов своего народа не бывает. «Фашиствующий французский писатель Камю, который во Франции очень мало известен». Что можно сказать – что человека, который это произнес, надо отправить в начальную школу, где есть словарь слов иностранного происхождения? «Ущерб для марксистского подхода» – какое отношение литература может иметь к марксистскому подходу?

Когда-то, когда за границей появилась книга Герцена, где он рассказывал о Чаадаеве, одном из самых замечательных авторов своего времени, но который был жестоко придавлен режимом Николая 1-го – Чаадаев явился к шефу жандармов, Дуббельту, и стал ему говорить, что он совершенно не ответственен за то, что пишет о нем «господин Герцен», и что он просит это принять во внимание, Дуббельт его успокоил, сказав, что, конечно, Чаадаев за чужие слова не отвечает. И потом он добавил – разговор между ними происходил по-французски: «Се que vous venez de faire, est une bassesse gratuite». «Ненужная подлость». Трудно не вспомнить об этих словах, читая отчет о заседании Союза писателей в Москве. Но дело даже не в этом, а в том чудовищно искаженном представлении о роли писателя, которое характерно для тоталитарных стран и согласно которому писатель должен в сущности иллюстрировать в литературе – если это можно назвать литературой – скажем, постановление Центрального комитета или передовые статьи «Правды». Конечно, когда так действует Эренбург или Алексей Толстой, то мы знаем, что они думают не то, что они пишут. Но множество советских писателей совершенно искренно убеждены в том, что именно таков долг литератора по отношению к партии, правительству и советскому народу. Почтительное, чтобы не сказать раболепное отношение к власти в России всегда существовало, но в пушкинские времена, когда известный своим подхалимством Булгарин перешел из польского подданства в русское, то о нем было написано, что он

«Избавил Польшу от позораИ русских братством запятнал».

В советские времена Булгарин даже не выдвинулся бы – чем он отличался бы от других? От той же Марьеты Шагинян? Суркова? Шолохова? и т. д.

Но нет, конечно, ничего легче, чем высказывать отрицательное суждение обо всех подобных вещах. Попробуем подойти к этому вопросу – роль писателя в современном обществе – по-иному. «Для меня политика и литература несовместимы», – пишет в своей последней книге известный итальянский романист Игнацио Силоне. «Политика это стремление к власти, литература это стремление к истине». Следует еще отметить, что в общей иерархии ценностей, если таковую можно установить, конечно, искусство стоит на высшей ступени, а политика на низшей. Политика всегда примитивна, речи государственных деятелей, – не всех, конечно, и не всегда, – я не имею в виду выдающихся людей, построены так, что по своему содержанию они на уровне среднего лавочника. Это то, о чем как-то сказал Клемансо, – который, по его словам, понял, что если он позволит себе в своих выступлениях превысить этот уровень среднего бакалейщика, (Tun ёр1аег moyen, то его политическая карьера будет кончена.

Наш покойный брат Алданов, как вы знаете, написал книгу, которая называется «Ульмская ночь». Название многозначительное и смысл которого сразу понятен; в истории культуры Ульмская ночь только одна. Это та зимняя ночь 1619-го года, когда Декарт вдруг понял свое призвание, в ульмской харчевне, сидя перед печью, которая топилась и тогда в его уме возникли те соображения, которые позже легли в основу его знаменитых «Discours de la mithode». И Декарт только мельком упоминает о том, что тогда была война, которая еще не была кончена, как он пишет. Это был первый год Тридцатилетней войны, вернее второй, и об этом он упоминает, как я уже сказал, в двух словах. Это чрезвычайно характерно – потому что, в представлении Декарта – что такое Тридцатилетняя война по сравнению со значением Discours de la methode? Такие же соображения могут быть отнесены к искусству и к литературе. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Да, но граждане это все, а поэты немногие. Это не значит, что они лучше их, нет, но они другие и к ним приложимы другие критерии и к ним предъявляются другие требования. И вот мне в голову приходит такое нелепое сравнение: если взять военную иерархию со всей последовательностью чинов, то конечно, в ней Пушкин имел бы право быть генералом, а средний министр или политический деятель – нижним чином. Представление, конечно, условное и настаивать на нем трудно, но какое-то основание для него есть. Во всяком случае, одно несомненно: государственная или политическая власть для литературы не может иметь никакого авторитета. Можно вспомнить знаменитый ответ Ломоносова Екатерине, угрожавшей его отставить от Академии. – «Не меня от Академии, матушка, а Академию от меня». Правда, в те же времена Державин писал в оде о Екатерине о тех местах, где она пребывает:

Где роза без шипов растет,Где добродетель обитает…Но это уже другое дело.

Есть ли у писателя определенные обязательства по отношению к обществу? Только в той мере, в которой они у него есть по отношению к самому себе. Надо, конечно, сразу же оговориться, – речь идет о настоящих писателях, а не о коммерсантах, ремесленниках или так называемых серых тружениках литературы. А этих обязательств много, и первое из них – предельная честность. Второе обязательство – беспристрастность, некоторое отдаление от того, что описывается, только при этом условии литературное описание имеет ценность и может быть убедительным. В советской литературе, между прочим, этого нет, там автор находится в той же плоскости, что его герои, и получается нечто вроде очерков с литературной претензией. В чем задача писателя, автора книги, которая имеет известную литературную ценность? Как-то Ремизов мне сказал – хорошая книга, это такая, которая заставляет человека задуматься – определение, по-моему, чрезвычайно верное. Задача писателя – показать читателю созданный им мир, дать ему, читателю, возможность сравнить этот мир со своими собственными представлениями, сделать из этого соответствующие выводы и понять и почувствовать что-то, чего, не прочтя этой книги, он бы, может быть, не понял и не почувствовал. Вот в чем задача писателя. Но для того, чтобы создать свой собственный мир, для этого творческого усилия, необходима полная свобода. Характерно, что писатели, твердо убежденные в незыблемости той или иной доктрины, – политической или религиозной, – и произведения которых построены так, что они призваны еще раз подчеркнуть и доказать непогрешимость данной системы взглядов и понятий – что эти писатели, даже в том случае, если у них есть подлинный литературный дар, обычно не достигают своей цели. Примеров можно привести много – во французской литературе Мориак, автор романов с навязчивой католической моралью, в английской писатель гораздо более одаренный, чем Мориак, Грэхэм Грин. Гоголь хотел написать нечто вроде литературной симфонии, которая была бы торжеством положительных героев, «Мертвые души», но именно их вторая часть не могла быть написана, несмотря на его несравненный литературный гений. Но нет ничего более убогого литературно, чем попытка, скажем, написать роман, в котором доказывалась бы необходимость той или иной аграрной реформы или введения новых методов производства в металлургической промышленности согласно указаниям товарища Сталина, товарища Хрущева или товарища Сидорова. Все эти вещи очевидные. Долг писателя по отношению к обществу? Только один: не лгать. И быть свободным от всех сколько-нибудь обязательных понятий, от всякой иерархии ценностей. Горький рассказывает в своей небольшой книге о Толстом, что Толстой как-то ехал верхом по берегу моря в Крыму и на узкой дороге, перед домом, в котором они жили, стояло трое великих князей. Толстой прямо на них направил лошадь, и они расступились и дали ему дорогу. Он молча проехал некоторое расстояние и потом сказал Горькому: – Узнали, дураки.