Правила бунта - Калли Харт

— холодный, гладкий, точный инструмент, предназначенный для того, чтобы потрошить тринадцатилетних мальчиков в трех словах или, может быть, даже меньше. Ей самой не может быть больше тринадцати, но, по-моему, ей может быть и двадцать один.

— Дэш. — Я застенчиво бросаю слово, не доверяя себе произнести больше одного слога, не испортив каким-то образом свое собственное имя. — А ты?

— Расстроена, — театрально говорит она. Она поворачивается, юбка ее красного платья кружится, когда она откидывает голову назад, глядя на высокий куполообразный потолок в тридцати футах над нашими головами. — Такое чувство, что мы здесь уже целую вечность. Значит, ты его сын? Тот, который трахнул девушку в поезде?

Жар вспыхивает на моих щеках, в долю секунды поднимаясь вверх по шее. Слава богу, я не краснею. Я могу быть смущен сверх всякой меры, и моя кожа остается ровной, бледной. Старые добрые английские гены.

— Я никого не трахал в поезде, — говорю ей.

Девочка перестает кружиться, позволяя рукам упасть по бокам, ее голова опускается так, что наши глаза снова встречаются.

— Облом. На мгновение я была поражена. Я никогда раньше никого не трахала в поезде.

— Ты никогда никого раньше не трахала, и точка.

Чееерт…

Я не видел, чтобы он сидел там — еще одно темноволосое зеленоглазое существо, такое же странное и американское, как и первое. Сидя на мраморной скамье, прислоненной к стене у входа в восточную аллею, мальчик так похож на девочку в красном платье, что я дважды моргаю. По-моему, я никогда раньше не видел, чтобы кто-то сидел на этой скамейке. Честно говоря, я даже забыл, что она там есть. Незнакомец наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

— Она всегда говорит всякие вещи, чтобы шокировать людей, не так ли, Мерси? Правда в том, что она не смогла заплатить чуваку, чтобы он трахнул ее там, откуда мы родом. Они все слишком боятся, что она откусит им члены.

— Пошел ты, Рэн. Ты — социальный прокаженный, которого никто не хочет трогать. — Девушка говорит это весело, с широкой, восторженной улыбкой на лице. С таким выражением лица оскорбление не кажется таким уж плохим. Однако девочка говорит серьезно. Ее нефритово-зеленые глаза сверкают заостренной злобой, которая может выпотрошить человека с десяти шагов. — Я могу переспать с любым из наших друзей. Твоих друзей, — говорит она, быстро уточняя, — и они никогда не оправятся от этого. Они проведут остаток своей жизни…

— На терапии.

— ...желая снова заполучить меня. Я могла бы сломать их просто вот так. — Она щелкает пальцами, хихикая, когда подпрыгивает и садится рядом с мальчиком.

Он ворчит, но позволяет ей прижаться к нему, положив голову ему на плечо. Они выглядят так естественно, ее нога перекинута через его, ее рука обвилась вокруг его затылка, пальцы играют с рукавом его черной футболки. Идеальные. Странно красивые. Странно похожие. Эти двое могли бы позировать художникам для сюжета какой-нибудь иконоборческой живописи — ангелами-херувимами, совершенными во всех отношениях. О том, что они падшие ангелы, можно догадаться только по понимающему, веселому, несколько потускневшему блеску в их почти одинаковых глазах.

Мальчик, Рэн, ухмыляется мне, его полный нубы многозначительно приподнимаются.

— Итак, Дэш. — Кажется, он что-то обдумывает. — Знаешь, наши отцы там обсуждают нас.

— Нас?

— Мы очень разочаровывающие. Остро нуждаемся в дисциплине. По крайней мере, так сказал о тебе твой старик.

Бросаю сумку на полированный мрамор у своих ног, и по спине пробегает холодок. Я боялся этого. Что сказал Кэлвин? Какой-то американский военный тип? Именно так он описал нового делового партнера моего отца. Наконец-то он сорвался. Много раз он угрожал мне военным образованием, но всегда проявлял такое презрение к армейцам, с которыми имел дело в прошлом. Я не думал, что он действительно это сделает.

— Посмотри на его лицо, — говорит девушка, ахая. — Думаю, ты его пугаешь.

— Заткнись, Мерси. С ним все в порядке.

— Нет, он в панике. Посмотри на него. — Она указывает прямо на меня, как будто есть какие-то сомнения относительно того, о ком она говорит.

Рэн склоняет голову набок, щурясь на меня. Через мгновение он, должно быть, решает, что Мерси права. Улыбаясь, он сутулится, тревожа Мерси, когда его спина сползает по стене.

— Не нужно волноваться, чувак. Они не собираются отправлять тебя в «Гитмо».

Мерси надувает губы.

— Вполне может быть. Нью-Гэмпшир — это глухомань.

— Это просто еще одна частная школа. Похоже, ты все об этом знаешь.

— Он отправляет меня учиться в Америку? — Я полагаю, это лучше, чем какой-нибудь ужасный военный лагерь на севере или что-то в этом роде. Но все же. Еще одна дерьмовая частная школа. Опять. Он еще даже не видел меня, а уже нашел способ заставить меня исчезнуть.

— Мы — рукопожатие, которое скрепляет сделку, — говорит Рэн, безумно улыбаясь мне. — Последний росчерк на подписи. Точка в конце предложения. Мы с тобой оба... нас отправляют в Нью-Гэмпшир, чтобы завершить наше образование, пряча от приличного общества. Знаешь, в те далекие времена, когда два заклятых врага подписывали мирный договор, они брали в заложники сыновей друг друга. Или гостей семьи. Без разницы. В качестве залога, чтобы убедиться, что оба мужчины выполнили свою часть сделки, которую они заключили. Эта ситуация очень похожа. Только оба наших родителя слишком ленивы, чтобы на самом деле беспокоиться о том, чтобы взять на себя чужого ребенка. Итак, они отправляют нас на гору, где смогут забыть о нас на следующие четыре года. Что ты об этом думаешь?

Я обрабатываю эту информацию. Однако слово «враг» все еще звенит у меня в голове, как удар колокола. Герцог Ловетт — жесткий человек, очень хорошо разбирающейся в деньгах. Люди поклоняются ему за его сверхъестественную способность превращать один фунт в пятьдесят тысяч в мгновение ока. Вполне логично, что у него были деловые конкуренты или враги, но то, как Рэн сказал «враг», наводит на мысль о какой-то личной вендетте.