Буря - Илья Эренбург

— Как его зовут?

— Сергей.

Волнуясь, она теребила травинку.

— Какой он с виду?

Воронов рассмеялся:

— Не знаю, как ответить. Женский вопрос… Красивый, высокий, волосы у него светлые… А почему ты спрашиваешь?..

— Погоди… Ты мне сначала ответь — он или не он? Он, когда волнуется, откидывает голову и смотрит вот так — видишь?..

— Точно. Значит, ты его знаешь? Удивительно!..

— Ничего нет удивительного, он ведь приезжал в Париж. Познакомились…

— Он про Париж восторженно говорил, город ему понравился.

— Какой он теперь? Постарел?

— Смешная ты, Франс. Как же я могу на это ответить? Ведь я его до войны не знал. Молодой, моложе меня… Жена у него, это он говорил, а детей нет… Прекрасный командир и товарищ хороший…

Медведь так и не понял, почему Мадо вдруг стала необычно веселой, смеялась, дурачилась, прикрепила ромашку к его пилотке, говорила:

— Медведь с цветочком!..

Его позвал Деде: они поехали в группу Артура, которой было поручено взорвать железнодорожный мост.

Мадо продолжала улыбаться. Чудо, настоящее чудо! Я чувствовала, что он жив… (Ей не приходило в голову, что его могли убить после того, как с ним расстался Медведь, что были Сталинград, Курская дуга, наступление. Нет, ей казалось, что не позже чем вчера он послал ей телеграмму.) Нежно улыбаясь, она думала о нем. Другая у него жизнь. Он далеко, очень далеко. Но до чего он близкий, родной! Ближе, чем когда они сидели на скамейке под каштаном… Она не испытывала ни ревности, ни боли от этого слова «женился». На минуту задумалась — какая у него жена? Наверно, хорошая… И тотчас ее мысли вернулись к Сергею. Он вспоминал Париж в горькое время, когда шел с Медведем по степи. И она, Мадо, для него стала частью далекого города — как старая уличка в Ситэ, или как карусель ярмарки, или как мальчишки, которые пускают в Люксембургском саду игрушечные кораблики. Удивительно, до чего бессильно время! Да и пространство… Вот разлучили, наверно никогда не встретимся, я и не знаю, нужно ли нам встретиться, наверное нет, но я с ним сейчас встретилась, обнимаю его, веду по лесу, говорю: это не каштаны — дубы, и не то лето, и не та Мадо. Меня зовут Франс. Я давно не видела кистей и мольберта. Я стреляю. Говорят, что я неплохо воюю… Но все это неважно. Я — Мадо. И неважно, что я тогда была художницей. Важно, что мы встретились, открыли друг друга. Это больше, чем открыть звезды или остров. Сергей, того, что было, не вычеркнешь. Ты меня спас. Может быть, не ты — ты уехал, любовь к тебе, но это то же самое… Ты меня привел в этот лес… Никогда я от этого не отрекусь, это — чудо, как чудо, что Медведь вдруг заговорил о тебе, он мог ничего не сказать, ведь он ничего не говорил полгода. Он мог попасть в другой отряд… Чудо! Чудо, что ты есть, милый! И ромашки твои, все ромашки. Я больше не гадаю, знаю все без гадания. Если рассуждать грубо, по-житейски, счастья не будет, а на самом деле оно было, есть, будет всегда, самое большое, горькое, тяжелое, чистое… Сергей!..

Деде и Медведь вернулись, когда уже начало темнеть. Радистка поджидала Деде:

— Передали: «В зеленом саду большое дерево».

Деде распорядился:

— Передать на все пункты — взорвать пути и мосты. Начать с Артура. Объявить всем, чтобы были готовы…

Он прилег на траву, сказал Медведю:

— Завтра высадятся… В общем пора…

В отряде все уже знали о боевой тревоге. Мадо улыбалась: день чудес!.. Какое сегодня число? Кажется, пятое. Нужно запомнить…

Мики послали к Артуру. И Мики, уходя, пел в черном лесу:

Мы жить с тобой бы рады,Но наш удел таков,Что умереть нам надоДо первых петухов.Другие встретят солнцеИ будут петь и питьИ, может быть, не вспомнят,Как нам хотелось жить…

Снизу из долины, еще прикрытой плотным предрассветным туманом, донесся слабый грохот, как будто где-то далеко гроза: это взлетел мост на линии Тулуза — Париж.

Утром пришел Артур. Он один выбрался — их окружили немцы.

— Мики застрелил троих. Потом его убили… А моста нет.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1

Ганс Ширке на террасе монтабанского кафе пил горько-сладкий вермут, когда прибежал унтершарфюрер Зайдель.

— Началось, — крикнул он. — Можешь попрощаться с дачной жизнью — нас отправляют в Шербур.

Ганс Ширке провел во Франции почти полтора года; вначале жизнь была действительно дачной — он гулял под аркадами Ля Рошелли, купался в море; было много винограда, морской рыбы, коньяку. Ганс загорел, возмужал; он писал отцу, что «готов вступить в поединок с судьбой». В идиллию вмешалось неприятное происшествие. Как-то вечером Ганс шел темной уличкой и увидел девушку, он посветил фонариком, убедился, что девушка недурна собой, и сказал: «Мадемуазель, я хочу вас проводить, нехорошо гулять так поздно одной». Он вежливо взял девушку под руку; та вырвалась и с криком убежала. Неизвестно откуда повысыпали люди. Расталкивая всех, Ганс пошел дальше. К нему подошла девушка, сказала: «Не обращай внимания на эту дуру. Ты слишком хорош для нее». Ганс снова посветил фонариком и увидел, что он в выигрыше. Девушка привела его к себе в жалкую хибарку. Ганс, впрочем, не глядел на обстановку: его пленила красотка. Уходя, он хотел ей заплатить, она отказалась: «Я сама хотела бы тебе сделать подарок…» Он засмеялся: «Что ты можешь мне подарить, разве что французское королевство…» Потом он долго бродил по узким улицам старого города: хотел найти гадюку, она его вправду одарила — месяц он провалялся в лазарете. А сразу после этого полк «Фюрер» отправили в гористую Дордонь: там появились банды террористов. Когда под рождество убили Вальтера, Ганс Ширке поклялся отомстить «лягушатникам» — так называл он французов. Ворвавшись в один дом, он пристрелил всех и среди трупов оставил грудного ребенка — пусть гаденыш попищит — не скоро сюда заглянут…

Всю зиму и весну эсэсовцы воевали с партизанами. Хороша дачная жизнь!.. Но, конечно, в Нормандии будет пожарче. Здесь по крайней мере можно было посидеть в кафе, выпить, посмеяться…

Оберштурмфюрер Швабе думал, что они будут в Лиможе к вечеру, а они потеряли два дня — террористы окончательно разнуздались: возле Крессенака напали на колонну, пришлось выдержать настоящий бой. Мост у Гролейрака оказался взорванным. Третья задержка приключилась в Руффиньяке — около сотни эсэсовцев были убиты или ранены. Ганс вспоминал письма отца. Да, но в России это понятно — там люди привыкли жить в лесах, как дикари. А эти «лягушатники» способны только изготовлять духи и быть метрдотелями. Откуда они набрались прыти?.. И в лад его мыслям унтершарфюрер Зайдель говорил:

— Я был в Сербии, там что ни человек, то бандит, мы это знали заранее, жгли все деревни. Я был в России, возле Ленинграда. Там одна девчонка убила двух наших. Мы ее повесили за ноги. Мы там жгли деревни с людьми, так и говорили — ни домов, ни клопов, все, и детей туда же… А здесь мы сами виноваты, четыре года с ними нянчились. Когда я в Тулузе стукнул одну стерву, меня посадили на гауптвахту. Вот и результаты… Нет, с ними нужно разговаривать по-другому. В Тюлле наши повесили полтораста французиков, и правильно… Если мы хотим сбросить американцев, нам нужен крепкий тыл.

На следующее утро их снова обстреляли, смертельно ранили унтершарфюрера Зайделя, участника балканской и русской кампаний. Все были подавлены. Оберштурмфюрер Швабе сказал, что поговорит с начальником: нужны решительные меры. Не гоняться же за террористами по лесам — это бесполезная трата и людей и времени…

Был хороший летний день. Маленький городок Орадур-сюр-Глан казался преисполненным глубокого мира. Зеленели вокруг луга, и с древним спокойствием пятнистые коровы окунали свои морды в яркий изумруд. У маленькой речки Глан сидели терпеливые рыболовы. Клонились к воде ивы, а тополя стояли задумчиво, как одинокие мечтатели. Городок этот был оазисом — вокруг не было ни лесов с партизанами, ни заводов, которые могли бы вызвать бомбежки. Здесь приютились беженцы из Парижа, из далекой Лотарингии, из Бордо; нашли работу испанские семьи, покинувшие родину после разгрома республики. Местные жители скрывали нескольких евреев — здесь спасались от печей Освенцима уроженка Калиша Сарра Якубович, парикмахер из Будапешта по фамилии Канцлер, Маргарита Симон из Парижа. Несмотря на то, что в Нормандии уже пятый день шли большие бои, люди здесь сохраняли спокойствие. Был субботний день, и некоторое оживление объяснялось отнюдь не военными причинами: в школах должен был состояться медицинский осмотр, из окрестных деревень приехали крестьяне — было объявлено, что по июньским карточкам будут выдавать табак; приехали и жители Лиможа, чтобы провести на свежем воздухе воскресный отдых, а заодно раздобыть фунт масла или немного зелени.