Вавилон - Маргита Фигули

— Государь, не понимаю, как можно говорить такое в эту минуту?

— Ты не желаешь понимать! — грубо оборвал его царь.

— В то время как я ежедневно подвергал свою жизнь опасности ради тебя и народа, ты, выходит, слушал наветы моих недругов? Поняв, что с помощью Кира ей Не прибрать к рукам вавилонский престол, Эсагида стала заигрывать с тобой, иного выхода у нее не оставалось. Не так давно ты молился в ее храме и принес Мардуку щедрые жертвы. Ты снова готов отдать свой народ в рабство Эсагиле. Не за это умирали мужественные сыны Вавилонии!

— Не забывайся! Перед тобой твой повелитель, сын богов! Хотя ты и первый после богов и царя муж в государстве, однако будь осмотрителен. Тебе не мешает поучиться скромности.

Набусардар стиснул зубы и, словно острием меча, пронзил царя взглядом.

— Да, да, не мешает, — повторил Валтасар, — во мне и то нет столько гордыни и чванства, а я царь. Боги не благоволят к заносчивым. Советую склонить перед ними главу!

— С каких это пор царь царей покорился Мардуку? Если память мне не изменяет, два рода тому назад ты бросил Мардуку вызов.

— Мардук помог нам одержать победу.

— Выходит, не Набусардар, а Мардук защищал от врагов стены Вавилона?

— Истинно, Мардук, царь небес, наместником которого на земле являюсь я. возмущенный до глубины души, Набусардар тяжело дышал.

— Отчего же владыка небес не сокрушил персов под Холмами?

— Оттого, что я его презрел, и он отвернулся от меня. Но отныне мы снова с ним в ладах. Эсагила безоговорочно признала меня властелином Вавилона, ибо таковым признает меня ее бог. Теперь мне некого опасаться. Ни тебя, ни Навуходоносора, ни богов, ни черни. Я снова царь, истинный царь.

И он облегченно вздохнул, словно гора свалилась у него с плеч.

Набусардар привык к причудам царя, но война изнурила его, и на этот раз у него не было ни желания, ни сил переубеждать Валтасара. Он молча выслушал возмутительные речи царя, стараясь сохранить присутствие духа.

На молчание Набусардара царь довольно рассмеялся:

— У меня немало врагов, и многим придется не по вкусу эта победа. Многие кривили душой, заверяя меня в своих добрых чувствах, теперь свою притворную любовь они сменят на откровенную ненависть. Но отныне мне все нипочем. Обойдусь без вашей любви, мне нужно, чтобы вы боялись меня! Наконец-то я чувствую себя настоящим царем, и никто не посмеет перечить моему слову. Даже ты, Набусардар, хотя ты мудр и нередко тщишься посрамить меня. Отныне буду повелевать я, один я. Ты же неукоснительно станешь делать то, что я тебе прикажу.

В такие минуты решения и высказывания Валтасара обычно были чреваты опасными последствиями, и поэтому Набусардар крепился.

— Будешь делать то, что я сочту нужным, князь. Наперед знаю, что тебе хочется возразить, но не вздумай этого делать. — Он повысил голос, отчеканивая каждое слово! — После долгих месяцев отчаяния боги вновь ниспослали мне счастье. Война тяготила меня. И вот горны возвестили победу над персами. Я прикажу открыть царские закрома и раздать пищу беднякам. Прикажу открыть винные подвалы, рабы выкатят бочки на улицу, и пусть мои подданные вдосталь пьют и веселятся. Воины, что охраняют стены, тоже пускай спустятся вниз и пируют!

— Воины, что охраняют стены? — в ужасе переспросил Набусардар.

— Да, и воины, что охраняют стены, — разгневался царь. — Но разве не говорил я тебе, что отныне законом будет лишь мое слово? Да, и солдаты, что охраняют стены, тоже. Пусть веселятся, пусть знают, каков их повелитель. — Царь недоверчиво покосился на Набусардара. — Или ты хочешь, чтобы армия, моя армия, превозносила тебя одного?

— Поспешая к тебе, государь, я не предполагал, что ты встретишь меня подобными речами.

— Для тебя мои речи всегда плохи, князь; слушая меня, ты слышал лишь себя самого. Другие злословили у меня за спиной, а ты дерзил мне в глаза, мне, царю. От одного твоего взгляда я становился кротким, уступал тебе. Отныне все будет иначе. Я царь, истинный и могущественный! Попробуй воспротивиться мне, и ты узнаешь, как остер мой меч! Твое счастье, что сию минуту я жажду не крови, а веселья. Веселья, какое неизменно царило в Муджалибе, чтоб на ложах в трапезных было полно захмелевших. — Валтасар расхохотался. — И не только на ложах, но и на полу, так чтоб ступить было некуда. Розы, олеандры, ветви мирта и лавра, запах нарда и благовонных смол… А вокруг все князья да военачальники, да дворцовые наложницы. На самом мягком ложе — я с той гречанкой-рабыней. — Лицо царя внезапно преобразилось. — Не припомню теперь, как ее звали, но она меня любила, крепко любила, по-настоящему. Перед смертью она призналась мне в этом. О Набусардар, знаешь ли ты, что такое настоящая любовь? Прежде я об этом никогда не думал. А с той поры, как умерла гречанка, я тоскую, тоскую по великой женской любви. Эта скифская девушка Дария, ты ее знаешь… о, у нее во взоре я читаю о такой любви… Она непреступна, холодна, как север, и ее бдительная воля всегда направлена против царя, точно стрелы на оттянутой тетиве воинов ее племени. Но это придает ей прелести. Когда приближаешься к ней, она защищается кинжалом, а когда ее возьмешь — трепещет, будто струна. Я взял ее силой, и пока длилась осада, утолял жажду из родника ее лона. Она великолепна и когда сопротивляется, и когда трепещет от страсти. О, как благодарен я богам за то, что они послали ее мне! С нею я был счастлив.

Веки его медленно опустились, растроганный царь мягко улыбнулся.

— Да, с нею я был очень счастлив… Набусардар… Я был с нею так счастлив, как ни с одной другой женщиной. Она бесподобна, когда кровь, ее воспламеняется страстью и негой. Хищный коршун и тот обратился бы в кроткого голубя, однажды познав это. Одно воспоминание о днях и ночах, проведенных с нею, делает человека снисходительнее и добрей. Видишь, я даже запамятовал, что минуту назад мы с тобой говорили, как враги, Набусардар. При мысли о ней угасает даже ненависть. Я все прощаю тебе. Счастье примирило меня с тобой.

Набусардар склонил голову.

— Да, Набусардар, я всегда поверял тебе тайны сердца, не потому, что ты после богов и царя первый муж в государстве, а потому, что так судил Мардук. Бог положил тебе явиться ко мне в этот ранний час и услышать о моем безмерном счастье.

— Ты хорошо знаешь, государь, что Мардук — не мой повелитель.

— Когда я расскажу, какое чудо явил он мне, ты тоже признаешь его своим господином и богом. Тебе неведомо о том, что в начале войны посетила меня великая печаль. Кир стоял у ворот Вавилона, а у меня не было наследника. Нинмаха благословила мои чресла, но демоны обратили лоно царицы Вавилонии в пустыню и пепел. Но теперь, хорошенько слушай, Набусардар, у меня будет наследник! Его носит под сердцем та скифка. Она зачала от моего семени, от царского семени, и родит втайне, и как только сын мой узрит свет Шамаша, мудрый Иги-Ану перенесет его в опочивальню царицы. Царица в глазах всех будет ему законной матерью, а скифка — кормилицей. Теперь и ты посвящен в тайну нашего рода. Я хотел, чтобы ты знал это, чтобы ты знал это и радовался вместе со мной! У меня будет наследник, потомок, наш род умножится и будет повелевать тысячами многие тысячелетия. Нынче я счастлив вдвойне. Я не последний в роду, а Кир, этот бескрылый орел, битым возвращается в Персию.

— Это еще неизвестно, государь. Его войско всего лишь отошло от городских стен.

— Возвращается, конечно. Кончилось это страшное кровопролитие! И я хочу радоваться, как радовался в пору беззаботной юности. Сердце мое ликует, как некогда в молодости. И ничто его больше не гнетет, ничто… — Царь наклонился к Набусардару. — Да будет благословенно лоно Дарии! Вот отчего я так радуюсь. И да сотрясаются от нашего веселья земля и небо!

Он сбросил с себя покрывало и вскочил, затем, схватив с кресла плащ, небрежно накинул его на плечи.

— Куда ты, государь? Да будет мне позволено напомнить тебе, что война еще не окончена и поспешность к добру не приведет. Персидское войско отошло не далее чем к горизонту.

— Я потому и спешу, — ответил Валтасар. — Пока их еще можно видеть на горизонте! Собственными глазами желаю видеть, как удирает персидский лев. Проводи меня на крышу дворца.

Кутаясь в плащ, Валтасар ринулся к двери. Царь так стремительно мчался по комнатам, коридорам, мимо стражи, что Набусардар едва поспевал за ним. Запыхавшись, Валтасар остановился на террасе и жадным взором оглядел окрестность.

Светало, и город вокруг, казалось, был окутан тонкой вуалью. В парках пробуждались птицы, журчали фонтаны. Небо на востоке порозовело, пробились первые лучи солнца, скользнув по верхушкам вавилонских холмов. Со стороны Евфрата тянуло прохладой, воды реки волновала легкая зыбь. Возле плотины, к северу от города, покачивались на волнах персидские суда.

Заметив это, Валтасар спросил:

— Персы остались на кораблях?