Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сиверс и все остальные краскомы старательно кивали. Не кивал один лишь Бешанов, обводя собравшихся нехорошим взглядом. Особенно злобно он пялился на товарища Шульц. И не напрасно.
Лев Давидович, закончив пламенную речь, принялся наконец подписывать ожидавшие его приказы. Подписывал он размашисто, и тоже с явным удовольствием.
— Необходимо понимать, товарищи, — молчать для Троцкого, похоже, было невыносимой му́кой. — Что каждый из нас отвечает сейчас не только за свой полк, или дивизию, или даже армию. Человечество получило — благодаря нам — величайший шанс избавиться от эксплуатации, неравенства, несправедливости. Мы ввели — директивно — режим военного коммунизма. Товарообмен — вместо купли-продажи. Ибо любые финансовые отношения порождают и тех «специалистов», что будут извлекать из этого прибыль, торговать воздухом. А деньги, как известно, даже золотые, нельзя не есть, ни надеть, и обуться в них нельзя тоже. Не все наши товарищи оказались к этому готовы, даже среди сознательных рабочих. Однако, по мере того, как нам удавалось обеспечить главные заводы страны твёрдым снабжением по нормам, отношение начало меняться. Нашим главным врагом остаётся крестьянство…
Краскомы невольно шевельнулись. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то поднял руку к затылку.
Троцкий, разумеется, не мог этого не заметить.
— Успокойтесь, товарищи командиры. Слово «враг» здесь означает не то, что принято считать у военных. Пролетариат, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками в революции; для обеспечения своей победы пролетарскому авангарду придется на первых же порах своего господства совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. И нам пришлось это сделать, ибо иначе это никакая не революция, а просто переворот, и буржуазия, приспособившись, при сохранении товарно-денежных отношений в любом виде, просто вернула бы себе командные высоты в обществе.
Пролетариат же, осуществляя упомянутое мною выше глубокое вторжение в собственность, придет при этом во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти. Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране — с подавляющим большинством крестьянского населени — смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата! Ибо, пребывая во враждебном окружении, когда великие державы Европы пытаются использовать нас в своих интересах, мы будем вынуждены идти с ними на те или иные соглашения — следовательно, сохранять какие-то буржуазные порядки. То есть соглашения эти в лучшем случае могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после триумфа пролетариата в важнейших странах Европы. Теперь вам понятно, товарищи, почему так важна ваша полная, стремительная и абсолютная победа?
А за крестьянство, товарищи, не беспокойтесь. Свободный труд на государственной земле — ибо чем крестьяне хуже рабочих? — позволит нам решить все проблемы.
Он размашисто подписал последний приказ в пачке, прихлопнул ладонью.
— Выполняйте ваш долг, товарищи командиры.
На всём тысячеверстном фронте от Днепра до Дона в эти короткие летние ночи наступило непонятное, пугающее затишье. Добровольческая армия словно бы выдохлась, и уже не пыталась нигде атаковать. Напротив, её поредевшие части усердно копали землю, прокладывая траншеи, оборудуя пулемётные гнёзда и позиции артиллерийских батарей.
Обо всём это красные части старательно докладывали с фронта — и телеграммами, и «секретными пакетами», написанными то аккуратным почерком старого военспеца, то чернильным карандашом не шибко грамотного краскома, выдвинувшегося из самых низов.
— Что это значит? — ломал голову Сиверс, склоняясь над картой, рассечённой паутиной синих и красных линий.
— Ничего необычного, товарищ комфронта, — хладнокровно заметила Ирина Ивановна. — Наступательный потенциал добровольцев выдохся, самые одушевлённые их части пытаются восполнить потери. Вдобавок — не могу не сказать — белые старательно укрепляются на всех направлениях нашего грядущего наступления. Я бы сказала — наверняка не обошлось без сведений из нашего штаба. Или от комдивов. Всё-таки всецело доверять военспецам… особенно таким, как, скажем, комдив Ямпольский…
— У вас есть какие-то сведения по Ямпольскому? — вскинул голову Сиверс.
— Ничего себе «какие-то»! Я ведь, товарищ комфронта, служила в том же корпусе, что и он. Разве вы не смотрели его личное дело? Перед тем, как назначить на дивизию?
Сиверс смешался.
— Конечно, смотрел! Но что ж тут такого? Военспецов у нас теперь много. Громадное большинство вполне честно воюет… не без заложников, конечно, но это было необходимо. Тем более, что и расстреливать почти никого не пришлось. А верность огромного числа бывших офицеров это обеспечило.
— Угроза, как говорят шахматисты, сильнее её исполнения, — кивнула Ирина Ивановна. — Вот только в корпусе этот Ямпольский был самым что ни на есть ярым монархистом, «за веру, царя и отечество!» орал при каждом удобном случае. Не верю я таким, которые со всем пылом и вашим, и нашим. А сейчас его послушаешь — так чуть ли не старый большевик.
— А вы, товарищ Шульц? — прищурился Сиверс. — Вы не такая, выходит? Вы ж тоже в кадетском корпусе служили!
— Служила. Никогда этого не скрывала. Потому что с детства по лагерям да гарнизонам. Среди солдат выросла. Отец у меня лямку армейскую всю жизнь тянул, ни чинов, ни богатств не выслужил. А я новобранцев грамоте учила, ещё девчонкой будучи. Так что в кадетский корпус пойти — для меня как продолжение всё той же жизни. От гимназии ничем не отличалось. Такие же мальчишки, только в форму одетые. А вот господин-товарищ Ямпольский до полковника дослужился. Сами понимаете, товарищ Сиверс, этакие погоны не сами на плечи прилетают.
— Ну то есть никакого конкретного материала у вас на него нет, товарищ Шульц?
— Был бы конкретный материал, так комдив Ямпольский уже именовался бы «бывшим комдивом» и давал показания следователям ВЧК.
— Суровая вы барышня, Ирина Ивановна…
— Я не барышня. Я товарищ комполка.
— Но, раз материала нет, товарищ комполка, ничего по отношению к комдиву Ямпольскому мы предпринимать не станем. Дивизия его дерется хорошо. Позиции не сдаёт. Перебежчиков на сторону белых очень мало…
— Воля ваша, товарищ командующий. Мой долг был доложить вам.
— А теперь трава не расти, что ли? — Сиверс изобразил раздражение. — Нет уж, товарищ заместитель начальника оперативного отдела, сказавши «а», говорите и «б»!
