Вечный зов. Том I - Анатолий Иванов

— Гуляем? — услышала она голос Юрия.

— Я не гуляю, я Семёна встретить хочу с работы, — сказала она.

— Да, да, я знаю, — проговорил он невесело. — Я даже рад по зрелом размышлении, если… — И тут же голос его стал, как всегда, беспечным: — И всё-таки не забывайте, пожалуйста, Наташенька, что живёт на свете некий товарищ Агафон…

И, не попрощавшись, пошёл. Наташа вспомнила, что в последние дни он перестал обедать в «зале ИТР», оглянулась. Юрий свернул к дому Инютиных, повозился с калиткой и исчез во дворе. «И хорошо», — подумала она неизвестно о чём.

Семёна она встретила возле самой проходной, ярко освещённой электрической лампочкой, молча ткнулась лбом в его пропахшую бензином и соляркой тужурку.

— Не надо ничего говорить. Просто пойдём.

Взявшись за руки, они пошли к дому, а там свернули на сеновал, залезли в свою пахучую яму.

— Мне переодеться бы, — сказал он, когда она спрятала лицо у него на груди. — А то от меня такой запах…

— А я люблю его. — Она прижалась ещё плотнее. — Это твой запах…

— Говорила с мамой? — спросил он, помолчав.

— Ага. Мы много раз говорили… Я никогда бы не поверила, что она когда-то партизанила, скакала на коне, стреляла из нагана. И что отец твой был таким… лихим партизаном. Кружилин, секретарь райкома, — это понятно. А твой отец… Ты извини.

— Что ж… И мне не очень верится. Может, потому, что не люблю я его. Он и отец, и чужой будто человек.

— А эта Михайловка где? — спросила Наташа.

— Не очень далеко. Тут, за Звенигорой сразу.

— Этот… брат твоего отца, Иван, — он там живёт?

— Там сейчас.

— Интересно посмотреть бы, какой он.

— Ну, какой? На дядю Антона похожий. Только сутулый и худой. А волосы такие же и глаза. Увидишь когда-нибудь.

— Мы много говорили, да я мало поняла, — произнесла Наташа. — Кафтанов этот, её отец, Иван… Он, что ли, застрелил тогда, в гражданскую, её отца?

— Не знаю я, Наташа. Слыхал, будто так.

— А ещё мне показалось, будто она любила когда-то этого Ивана. Или Иван её любил.

— Не знаю. Отец ненавидит его за что-то, а мать… Она всегда хорошо об дяде Иване отзывается, жалеет его. Может, и было что между ними в молодости.

— Она говорила однажды о счастье: как утренний сад, говорит, оно, счастье, как птичьи голоса в этом саду. Слышишь и видишь — поют кругом птицы, а подойдёшь — птица улетает. Я думала — обо мне она говорит, о нас с тобой. А она — о себе, я понимаю теперь.

— Счастья у неё нету, это верно… Не получилось.

По-прежнему дул ветерок где-то, и, когда налетал порывами, у них над головой шуршало сено, но там, где они сидели, было тихо, и оба слышали, как за тонкой бревенчатой стеной вздыхала корова и возились на насесте сонные куры.

— Боже мой, как всё сложно бывает в жизни! — воскликнула Наташа. — Я и не предполагала, что может быть так сложно, так всё перепутаться. — Она торопливо подвинулась к Семёну, цепко обняла его. — Я столько пережила уже… столько видела… Я думала — я всё видела, всё знаю, ничто теперь не удивит меня. А оказывается — я ничего не знаю, не понимаю! — Она вдруг сильно затрясла его за плечи. — Объясни же мне, объясни!

— Я бы объяснил… — Семён взял её за руки. — Я объяснил бы, если мог. Мне, думаешь, всё понятно — что было и что есть? Но мы для того и живём, чтобы понять этот мир, в котором живём…

Низкий и тревожный звук, возникнув неизвестно откуда, поплыл над Шантарой. Он, становясь всё зловещей, прокатился в тёмном, сыром небе и, захлебнувшись где-то высоко, стих, оборвался. И тут же начался снова, накатываясь тяжёлой, всё подминающей под себя волной. Этот звук ещё не кончился, когда возник другой — пронзительно-сильный, всё усиливающийся, бесконечный…

— Что это? Что это?! — вскрикнула Наташа.

— На заводе… Что-то случилось!

Семён рванулся с сеновала.

— Семён, Семён?!

Но он не оглянулся, не остановился. Она вылезла из ямы, кинулась за ним.

— Семён…

Наташа выскочила на улицу. Семён был уже далеко. Он обернулся, что-то прокричал и исчез во мраке. Мимо неё, обгоняя, пробежал Юрий.

— Извини, я сейчас… Только узнаю! — крикнул он кому-то, и Наташа увидела Веру Инютину.

Вера быстро подошла к ней, длинные глаза её были тревожны.

— Что такое? Что такое? — прокричала она.

Беспрерывный вой сирены и заводских гудков всё висел над Шантарой, леденя сердце.

— Не понимаете, там же несчастье! Несчастье какое-то!

И Наташа побежала в ту сторону, где исчезли Семён и Юрий, куда бежали выскакивающие из домов люди.

Ещё издали Наташа увидела над территорией завода зарево от электрических огней. Оно стояло над заводом, всегда мирное и спокойное, но сейчас края освещённого неба были окрашены в зловещие жёлто-багровые тона, а вся северная часть завалена тяжёлыми клубами дыма. «Там пожар, пожар! — стучало у неё в голове. — А что горит, что?»

Горел склад № 8 или что-то возле него. Это Наташа поняла, подбегая к проходной, увидев, что именно в той стороне, где стоял склад, вьются, поднимаясь, аспидно-красные клубы, и в груди у неё всё оборвалось: ведь сейчас рванёт, сейчас всё разнесёт! А Семён! Где Семён?!

У проходной с криком и гулом металась огромная толпа народа.

— Назад, назад! Расходись! Освободи дорогу! — кричал кто-то хрипло и надсадно, перекрывая говор и гул толпы.

Расталкивая людей, Наташа, потная и растрёпанная, пробилась к двери проходной, сколоченной из толстых и крепких досок, но дверь была заперта. Девушка ударилась в неё всем телом и увидела, что рядом распахнулись тяжёлые двустворчатые ворота. И тотчас в проёме показалось несколько человек из военизированной охраны. Они держали винтовки на изготовку, будто в самом деле хотели стрелять в напирающую толпу, а один, размахивая руками, кричал:

— Освободи дорогу! Освободи дорогу! Вы люди али кто? Со станции пожарные машины идут. Дайте дорогу!

Толпа немного подалась назад, сквозь неё пробился директор завода Савельев, мокрый и бледный, в незастёгнутой шинели. Он повернулся к людям, сдёрнул шапку, вытер ею потное лицо.

— Товарищи! Товарищи! — прокричал он, взмахивая шапкой. — Без паники! Там людей достаточно… Прошу всех отойти!

— Антон Силантьевич! Антон Силантьевич! — кинулась к нему Наташа, схватила за руку. Рука его дрожала, он скользнул по девушке взглядом, не узнал, видимо, её, вырвал руку, оставив в Наташином кулаке шапку, и, не заметив этого, побежал в ворота, бросив охранникам:

— Никого не впускать! Отогнать людей подальше!

— Осади! Осади! — раздалось у неё над ухом. — Передавят вас.

Охранники кричали, а толпа всё напирала с нарастающим рёвом, пытаясь прорваться в ворота. Некоторые побежали вдоль высокого дощатого забора, пытаясь перелезть через него. Забор был высоким, удавалось это не многим.

Послышались сирены пожарных машин, люди расступились. Не сбавляя скорости, три или четыре красные машины пронеслись мимо, а с ними вместе, рискуя попасть под колёса, хлынули и люди. Толпа, как щепку, подхватила Наташу, занесла её в ворота.

На территории завода творилось невообразимое. Все цехи ночной смены побросали работу, беспорядочные толпы кипели и метались повсюду между недостроенных корпусов и груд строительных материалов. Люди куда-то бежали, что-то кричали, но что — понять было невозможно. Всё висел и висел в воздухе надсадный, раздирающий душу вой гудков. «Зачем гудят? Зачем гудят? Хватит уж…» — подумала Наташа, ударилась обо что-то мягкое, отлетела в снег.

— Не надо лестницы, не надо! Багры только, багры берите! — услышала она и почувствовала рядом тяжёлое дыхание.

Возле неё топтался на снегу пожилой мужчина, в котором она с трудом узнала Савчука. На его взмокшей щеке плясали отсветы пламени, отчего правый глаз будто подмигивал.

— Что болтаешься под ногами, как… Раздавят, и спросить не с кого! — прохрипел он. — Уходи сейчас же отсюда!

— Что случилось? Что горит?

— Столярный цех. А рядом склад номер восемь, на него галки летят…

— Какие галки? Отчего загорелось?

— Хорошо, что ветер несильный. Восьмой склад лишь бы отстоять, иначе… — будто про себя вымолвил Савчук и закричал, срываясь с места: — Багры, говорю, багры только!

Вой гудков наконец смолк, мимо Наташи бежали люди, тащили багры. Она всё ещё сидела в снегу, в голове стучало облегчённо: «А я думала — склад, этот ужасный склад… Хотя ведь он рядом, совсем рядом со столярным цехом. И если загорится…» Её опять обдало холодом.

Что ей делать, она не знала, зачем так рвалась на территорию завода, было непонятно. Что она могла тут сделать, чем помочь? О Семёне она теперь не думала, забыла о нём. Наташа вдруг с удивлением обнаружила в руках мужскую шапку и никак не могла сообразить, откуда она у неё.

Всё, что произошло потом, восстановить в памяти во всех подробностях Наташа никогда не могла. Она помнила лишь толпу беспомощных людей, огромным полукругом волновавшуюся вокруг горевшего смоляным факелом столярного цеха. Собственно, столярка — огромный бревенчатый сарай — уже сгорела. Когда Наташа подбегала к пожарищу, над толпой взметнулся гигантский столб искр — это рухнула крыша. Пробившись через стену людей, Наташа увидела облитые огнём бревенчатые стены и высокие штабеля горевших снарядных ящиков. Пустые ящики полыхали особенно сильно, от них шёл испепеляющий жар, несколько пожарников в блестевших касках поливали стены и груды ящиков из шлангов, но огонь от этого, казалось, становился лишь сильнее. Ещё она помнила, как откуда-то из самого пекла выбежали в дымящейся одежде директор завода и Семён.