Мужики и бабы - Борис Можаев

- Есть без мерехлюндий, - ответил тот по-военному и мешковато обернулся уходить.

- А ты сам проследи, чтоб во главе групп по раскулачиванию не было знакомых или приятелей кулаков.

- Принцип революционной бдительности и беспощадности будет строго соблюден, - ответил Зенин, прощаясь.

- Орел! - изрек Возвышаев, кивая на дверь, после того, как она закрылась за Кречевым и Зениным.

- Там Кадыков дожидается, - напомнил опять Чубуков.

- Хрен с ним, пусть постоит. - Возвышаев, довольный, потер руки и прошелся по кабинету. - По тому, как мы проведем эту операцию, дорогие товарищи, народ будет судить о нашем неуклонном движении вперед к счастливому будущему без эксплуатации и мироедов. А враги наши пусть содрогнутся не только повсюду на земле, но и в гробах.

- Это нам - раз плюнуть, - отозвался Радимов.

Чубуков, закрыв окно, раскуривал свою трубку, шумно, с потрескиванием посасывал ее. На всех на них были новенькие суконные командирские гимнастерки цвета хаки. Накануне Нового года все это добро завезли в районный распределитель.

Кадыков вошел без стука и, поздоровавшись, спросил от порога:

- Донесение кому сдавать?

- Ты как в лавку ворвался... без спроса, без стука, - проворчал Возвышаев. - Привыкли там, у себя в милиции, к разгильдяйству.

- Мне сказали, что сюда сдавать, вот я и вошел, - Кадыков протянул листок.

- А что это за список? - спросил Возвышаев, принимая бумагу. - Это не список, а плевок на всесоюзное мероприятие. Один кулак на все село?!

- Один. Мельник Галактионов. Больше кулаков нет.

- Это кто вам сказал? Зачем вас послали в Пантюхино? Колхоз создавать или кулаков прикрывать? - загремел Возвышаев.

- Вы на меня не кричите. Не то я повернусь и выйду. - Кадыков вскинул подбородок и насупился. - Это решение пантюхинского актива. Нет у нас больше богатых людей. Село бедное.

- А я вам повторяю: райштаб послал вас в Пантюхино не для того, чтобы определить - бедное село или богатое, а для выявления кулаков. Где у вас кулаки?

- В штанах у меня прячутся. На, обыщи!

- Возьми ты его за рупь за сорок... Да понимаешь ли ты, голова два уха, что есть завтрашний день? - Возвышаев сунул руки в карманы галифе, покачался перед Кадыковым, подымаясь на носки и, насладившись мертвой тишиной, назидательно изрек: - Завтрашний день есть исторический рубеж перехода в иную формацию. Понял?

- Нет, не понял, - ответил Кадыков.

- С завтрашнего дня начинается великий перелом, как сказал товарищ Сталин.

- Кто был ничем, тот станет всем! - подхватил Радимов и загоготал.

- Вот именно! - Возвышаев вынул одну руку из кармана и погрозил Кадыкову пальцем: - Кто этот исторический рубеж не в силах перешагнуть, тот будет отброшен в арьергард наступательным порывом пролетариата в союзе с беднейшим слоем крестьянства. То есть он окажется в хвосте событий заодно с правыми элементами. Понял? У нас так: либо туда, либо сюда, промежуточной фазы не терпим.

- Не понимаю, в чем вы меня обвиняете?

- А в том, что вы остановились на пороге событий.

- Дан вон он, порог-то, позади остался. - Кадыков кивнул на дверь.

- Не прикидывайтесь мальчиком из купеческого магазина. Времена не те. Наступила пора спрашивать и отвечать. Вот так. Спрашиваю я, а вы отвечайте. Почему не выявлены в вашем селе кулаки?

- Нет же их! Один мельник Галактионов. Больше нет.

- А поп, дьякон, псаломщик, староста церковный? А лавочники? Волгари-отходники!

- Попа посадили. Один лавочник разорился, второй сбежал. Дьякон кладет деньги на кон. Он пьяница у нас.

- Что ж у вас, нет ни одного порядочного человека на всем селе? спросил Радимов.

- Не то, что человека, у них ни одной порядочной лошади нет, отозвался с подоконника Чубуков.

- Ладно... Допустим, - сказал Возвышаев, возвращаясь к своему столу, попа посадили. А где весь церковный причт? Вот и внесите его в список. И потом этих самых, волгарей-отходников.

- А чего брать у этих волгарей? - спросил Кадыков.

- Посовещайтесь и найдете, чего брать. Они у вас вроде бы селедкой торгуют. Вот и обложите их налогом или отберите селедку. Не то открыли местный промысел. Срамота! Пойдешь на базар - а от них за версту ржавчиной воняет.

- Дак базар-то закрылся.

- Откроется! Не беспокойтесь. Так что составьте список заново. Утром явитесь сюда, поедете в Степаново с другой группой. А кампанию по раскулачиванию в вашем селе проведет председатель сельсовета.

- Он третий день пьянствует вместе с этим дьяконом, - сказал Кадыков.

- Как? Он двадцатипятитысячник! Он только из Рязани приехал? Ты не врешь? Когда ж он успел запить? - Возвышаев с подозрением глядел на Кадыкова.

- Как приехал, так и запил. Не верите, сходите проверьте. Сперва у попадьи пил, потом перешел к псаломщику, а эту неделю от дьякона не вылезал.

- Где ж вы его поселили?

- Нигде. Я ему говорю - живи хоть у меня. А он говорит: я человек легкий, где ночь застанет, там и пересплю. Он вроде бы из столяров. В Рязани, говорят, по домам ходил, подряды брал. И тут пошел по домам.

- Радимов, придется тебе завтра подключиться к пантюхинцам. Поможешь организовать кампанию.

- За нами дело не станет, - отозвался Радимов.

Растворилась дверь, и вошел припорошенный снежком Ашихмин. Он снял с головы серую с кожаным верхом кубанку и кинул ее на диван. Довольно потирая руки, хозяйской походкой прошелся по кабинету и радостно изрек:

- Ну-с, фонарики-сударики, вот как надо работать! Полную пожарку натолкал. И мужиков, и баб - всякой твари по паре.

- Эксцессов не было? - спросил Возвышаев.

- Какие там эксцессы! Бабы пошумели да повыли. Это бывает. А мужики молчат да посапывают.

- Сколько взяли баб? - спросил Радимов.

- А всех, которых ты засудил. Одна зараза исхудалая, злая, что цепной кобель! Все за полушубок меня хватала. Вот ен, где кулак-то, говорит. Вот кого кулачить надо. А я ей - отчепись! Ты, говорю, полапала жену Зенина и схватила пятнадцать суток. А за меня десять лет получишь. Как контра пойдешь, говорю. А она мне - подойдет, говорит, время - свяжут вас с Зениным за муде и пустят по полой воде. Вот зараза! Ничего не боится.

- Это Авдотья Сипунова, - хмыкнул Радимов. - Когда я им зачитал приговор... По пятнадцать суток, говорю, за нападение на жену активиста. Она, эта Авдотья, мне говорит: мы вашу активистку в дерьме вымажем и по селу проведем.

- Дал бы ей года три в назидание потомкам, - сказал Возвышаев.

- Если б она что-нибудь против власти сказала. А то матерщина, мелкое хулиганство и больше ничего.

- А как Бородин себя вел? - спросил Возвышаев.

- Этот в усы фыркал, как кот. Все над нашей теорией посмеивался.

- А вот за это можно и дело оформить, - сказал Радимов.

- Он же не впрямую. Скользкий тип, все обиняком говорил. Не то я бы ему припаял... Ну, как бы там ни было, а дело сделано. Репетичку провели перед завтрашним мероприятием. Теперь и выпить не грех. - Ашихмин вдруг заметил Кадыкова: - Простите, а с этим товарищем мы не знакомы.

- Это из Пантюхина, - сказал Возвышаев, и Кадыкову: - Ты все понял? Ступай! Завтра к шести утра быть здесь.

Кадыков вышел. Возвышаев почесал за ухом и сказал Ашихмину:

- Наум Османович, а этих, ваших арестованных, придется выпускать. Завтра утром в пожарку пойдут кулаки, которых берем по первой категории.

- А тюрьма на что?

- Озимов заупрямился. Мне, говорит, воров некуда девать. Да и что у нас за тюрьма? В ней всего четыре места. А мы берем по первой категории сорок человек. В пожарку и то всех не поместишь. Придется еще и в склад сажать. Там у нас раньше артельная лавка была. Здание крепкое, не убегут.

- Делайте как знаете. Вам виднее. Только сперва пожрать надо. Вон, уже двенадцатый час, а я с обеда не емши.

- Радимов, может, к сорокам пойдем? - спросил Чубуков. - Там и повеселиться можно.

- Они ж уехали в Лысуху. А при моей жене не больно повеселишься. Ты думаешь - она мне поверит, что с заседания пришли? Скажет - кобелировали. До утра доказывать придется.

- Ладно, пошли ко мне, - сказал Возвышаев. - Я холостой, мне отчитываться не надо. Водка есть, и закусь найдется. - Он перешел к угловой вешалке, где висел его полушубок, и сказал секретарше: - Зоя, держи ухо востро. Все телефонограммы записывай в книгу и обязательно выверяй. Смотри не засни! Часа в два приду, подсменю тебя.

Возвышаев родом был из Виленской губернии; отец его держал на большой дороге корчму и лавку, скупал у евреев-тряпичников всякий хлам, прессовал его в тюки и отвозил на ткацкую фабрику. Торговал еще дегтем, лесом, патокой, зерном. Сыну своему, Никанору, любил говаривать:

- Торговля, сынок, тем и хороша, что ты силу свою чуешь, власть над людьми. Тому в долг поверил, тому взаймы дал, того в компанию принял. И каждого видишь насквозь: иной и хорохорится, а платить нечем, и водишь его, как шелешпера на уде, - хочу - дам подышать, а хочу и - насухо выброшу.

- Зачем она, власть-то? - спрашивал Никанор.