Меланхолия гения. Ларс фон Триер. Жизнь, фильмы, фобии - Нильс Торсен

– Чтобы я не мог лежать днями напролет и выть в стену, – объясняет он.

– Это не был вопрос того, что ему хочется делать, – рассказывает жена режиссера, Бенте, – потому что он не хотел абсолютно ничего. Так что он просто сверялся со схемой. И на следующий день точно так же. И через день. И вдруг во всем этом начали появляться просветы: «Знаешь, мне вон те хлебцы нравятся больше этих, съем-ка я к завтраку лучше их». Или «Слушай, было бы здорово, если бы те-то и те-то зашли в субботу». Или «Я бы хотел съездить с мальчиками на теннис». И так вот постепенно все комнаты снова освещаются, – говорит она. – Просто очень медленно.

Когда Триер возобновил работу над сценарием «Антихриста», он уже не был прикован к постели и раздумывал даже, не вернуться ли ему на работу в Киногородке. «У меня же нет там никаких дел», – говорил он Бенте. «Нет, – соглашалась та, – но подумай, ты пойдешь на работу, поговоришь там с людьми, пообедаешь с кем-то, посмотришь, что другие делают». Дома он начал возиться с растениями в теплице. Чистить картошку. И вот, как вспоминает Бенте, «вдруг у него появилась идея „Антихриста“, и он начал смотреть фильмы ужасов».

Триер рассказывает, что использовал в сценарии какие-то части своей когнитивной терапии.

– Нужно понять, что именно тебе чуть менее отвратительно, чем все остальное – ну там, например, кроссворды решать или играть на компьютере – и запланировать обязательно делать это в строго определенное время, чтобы день получил какое-то содержание. И в итоге это правда помогает.

Одной из таких вещей для Триера был «Антихрист».

– Это было очень важно. Для моего терапевта, – смеется он. – Хорошо или плохо получалось – это было дело десятое.

Хаос правит всем

Идея, легшая в основу «Антихриста» была вообще-то не новой, рассказывает Ларс фон Триер после того, как мы привезли домой его сыновей и уселись за стол на террасе перед домом.

– Или, по крайней мере, она отражает какие-то вещи, над которыми я раздумывал в юности. Что природа – это церковь Сатаны, а сексуальность – одна из тех вещей, которая делает нас менее цивилизованными, и поэтому наиболее приближена к природе.

– Что ты хотел этим сказать?

– Это просто были эффектные слова, – смеется он. – Ну и название отличное. «Антихрист».

Ребенок выпадает из окна и умирает, пока его родители занимаются сексом за стеной. В попытке смириться с утратой родители уезжают в домик в лесной чаще, под названием Эдем, где муж-психиатр пытается вывести жену из отчаяния. Но у природы на них другие планы. Во время предыдущего своего пребывания в этом доме жена написала исследование об охоте на ведьм в Средние века, и по мере того, как время идет, она становится все более агрессивной и эротически возбужденной. В одной из сцен она отрезает себе клитор. В конце концов терапевтический выезд на природу оборачивается борьбой не на жизнь, а на смерть между двумя супругами.

– Как звучит основная идея, на которой ты выстроил «Антихриста»?

– Я не знаю, была ли это идея или чувство, и мне в целом тяжело говорить об этом фильме, потому что он сделан очень интуитивно, во многих случаях я просто надеялся на то, что нужные кадры мне приснятся. В основном я черпал их из тех шаманских путешествий, которые раньше предпринимал… – Я замечаю, как его лицо вдруг просияло.

– Они начали пользоваться изоляционной капсулой! – восклицает он. – И говорят, что это ужасно круто, лежат там часами. И видели что-то!

Но конечно, было бы странно, если бы «Антихрист» не начался с телепередачи. На этот раз передача была о европейских лесах, и в ней говорили, что чем более романтичным нам кажется тот или иной участок леса, тем больше там живет животных и растет растений – а следовательно, тем больше там мучений.

– Я подумал, что это так гротескно. Что та наша идиллическая картинка с оленем, который трубит у лесного озера, – она про место, где в любой момент происходит множество убийств. Если бы мне надо было назвать место, в котором я чувствовал себя максимально защищенно и хорошо, я назвал бы окрестности лесного озера. Которые, судя по всему, ад в чистом виде.

– Мы наложили на беспощадную природную борьбу за выживание свое романтическое представление о красоте?

– Может быть, это и есть красота – борьба, я имею в виду. Именно это меня и интересовало: если это и есть красота и если Бог это создал, получается, что то, что Бог создал, есть зло. Это и была моя мысль.

– Это прямая противоположность представлению Свидетелей Иеговы о рае, где можно трепать львов по холке и никто никого не ест.

– Ну да, но я боюсь, что даже на их небе должны быть компостные черви. Им тоже нужно чем-то питаться. Или они там ничего не едят в Эдеме? Кстати, Эдем ведь предполагает какое-то ограждение. Так что природа должна оставаться за его пределами. По крайней мере, я думаю, что природа – четкое доказательство того, что это, на самом деле, очень злой созидательный проект.

Идея «Антихриста» появилась у Триера после просмотра телепередачи, из которой следовало, что те уголки природы, которые мы обычно воспринимаем наиболее красивыми и идиллическими, являются ареной самых кровавых битв и самых ужасных страданий. Шарлотта Генсбур в окружении жестокости природы.

– Но красивый?

– Ну да, красивый. Странно просто, что что-то настолько красивое для Бога состоит из всевозможных убийств. Это все равно, что вьетнамская война была бы красивой, нет? Просто если ты веришь в Бога и любишь его, то ты любишь и каждого созданного им червячка, так что тебе не может нравиться, когда его съедают. Хотя, возможно, это просто странная форма буддизма.

– Но можно ведь сказать, что убийства – это цена, которую неизбежно приходится платить, и что в природе, где есть боль, есть и счастье, и красота?

– Да, но я воспринимаю мир как место, где царит зло. И в том, как люди устроены, и в том, как они друг к другу относятся. Говорят, что ты не должен желать жены соседа твоего, и не должен убивать, и должен подставить вторую щеку, но это плохо сочетается с тем, что, как рассказывает нам психология, в нас содержится. И мы оба прекрасно знаем, что лучше всего в жизни устраиваются такие полусырые, что ли, типы.

Вокруг режиссерского дома природа настроена гораздо мягче, чем в лесу, хотя и здесь множество желудей срывается с дуба в саду и падает на землю, где, как утверждает режиссер, «страдает». Хотя и здесь вьюнок карабкается по стволу дерева по своим собственным наверняка эгоистичным делам. Склон у воды порос плющом – «монокультурой» (хотя вездесущая сныть явно недопоняла значение этого выражения). Чуть поодаль из воды выглядывает маленький мост с двумя каяками под ним. И через весь этот пейзаж вьется наискосок молчаливая защитного цвета река. Над треугольной террасой высится камышовый лес, заштриховывая золотом темные древесные кроны.