Битва в пути - Галина Николаева

Набравшись терпения, он ждал, когда наконец Чубасов позовет его в отдельную комнату. Но тот не торопился. В своей распахнутой яркой куртке он расхаживал по комнате с таким заинтересованным и довольным видом, с каким ходит по любимому дому хозяин, вернувшийся из долгих странствий.

Дети расставили приборы, разложили салфетки, водрузили на стол голубой горшок с белыми цветами. Странная атмосфера праздничности тоже была непонятна Бахиреву: «Именины у них, что ли, сегодня? Вот уж некстати!»

Чтобы не молчать, он похвалил матери Таню:

— И хороша же растет! Красавица!

Девочка зарумянилась, а женщина ответила быстро и пренебрежительно:

— Это вы про что? Про «губки бантиком»? Однако взгляд ее узких, умных глаз сразу стал настороженным, и заговорила она многословнее, чем обычно:

— Губки бантиком — совсем как у Вириной. Случается, что некрасивая девушка, не найдет личного счастья. Это беда, это женщине не в укор! Но если красотка вроде Вириной никому, кроме своего поганенького Вирина, на ухитрилась понравиться, значит уж такое ничтожество, такое ничтожество!.. Вот была женщина — Лариса Рейснер. Ей стихи посвящали. Книги и пьесы о ней писали. Или Андреева. Коммунистка. Умница и красавица. Ее Ленин уважал. Ее Максим Горький сделал своей подругой. Вот это были женщины! А «губки бантиком»! Есть о чем говорить!..

— Да, — сказал Чубасов, обращаясь к Бахиреву, но предназначая свои слова дочери, — во всем нужно соответствие. Не то получится так, как было у нас в моторном цехе. На первом плане автоматика, а копни поглубже — кувалда!

По дружному отпору, который отец и мать дали бахиревской похвале, он понял, как тревожит родителей редкая красота девочки.

Хозяйка подбросила дров в печь, переменила маленькой Любе пеленки и дала команду:

— Всем мыться, причесаться, приводить себя в порядок—и за стол!

Груда крохотных пирожков дымилась на большом блюде.

— Опять возилась! — укорил жену Чубасов. Она ласково прикрикнула:

— Молчи и ешь! Ты же любишь… Садитесь же! Все в доме Чубасова было иным, чем ожидал Бахирев. Он думал увидеть кипение тревог и страстей, а вместо этого, невольно подчиняясь ритму этого дома, тихо сидел в семейном кругу.

Потрескивали поленья в печке, и давно забытый звук вызывал из прошлого те зимние ночи юности, когда все казалось посильным, возможным и достижимым.

Гулькал ребенок. Спокойная, забавная девочка на только никому не мешала, но придавала особый уют дому.: В маленьком организме все было так отрегулировано и отлажено, что он не доставлял Любке никаких хлопот и давал полную возможность созерцать и изучать вселенную.

Вспышка огня в печке, возглас, взлетевший над ровным журчанием беседы, звон ложки о стакан — все эти удивительные события притягивали мирно сосредоточенный, исполненный пристального внимания взгляд темных глаз. В промежутках, когда таких событий не происходило, Любка занималась собственными руками — то сжимала кулачки, то растопыривала пальчики, так и так повертывала ладошки, энергичными толчками сгибала и разгибала руки в локотках и сама себе улыбалась и гулькала.

Шурик и Таня рассказывали отцу о ветряке, и непрекращавшийся детский лепет звучал ровно и мирно. Светлый круг от абажура лежал на скатерти, и празднично цвели под ним белые цветы.

— Да что у вас такое сегодня? Именины, что ли? — не выдержал Бахирев.

Женщина подняла удивленные глаза:

— Мы же только раз в день и сходимся все вместе. Бахирев понял: так жили в этой семье.

Кто-то позвонил, в комнату вошел Рославлев и громыхнул:

— Все в сборе? И Бахирев тут? — Он повернулся к хозяйке и постарался придать басу оттенок нежности: — Здравствуйте, Мадонна-Джиоконда! — И тут же снова зарокотал: — Здорово, Чубас! Как живы, «чу-бесята»? — Он потрепал Шурика по голове, подошел к тахте и дал маленькой Любке палец с твердым, желтым ногтем. Ухватившись, девочка пыталась приподняться.

Рославлев держался как у себя дома, видимо был здесь своим человеком. И Бахирев уже тоже чувствовал себя своим в этой комнате. Он спешил сюда успокаивать и ободрять, а вместо этого сам оказался успокоенным и ободренным. Он пришел сюда первый раз, а блаженствовал так, как блаженствуют в кругу родных, до донышка знакомых людей, — расстегнул пиджак, раскинулся в кресле и в свое удовольствие посасывал трубку.

Для Рославлева поставили на стол тарелку и чашку необыкновенной величины, но он продолжал играть с Любкой.

— Хоп-ля Хоп-ля! — И, не отрываясь от ребенка, спросил: — О чем вы тут толковали?

— Я уж и не помню, — ответила Чубасова. — О детях, кажется.

— Дети, дети! — Рославлев нахмурился. — Вмешаться надо: Витька Черноусов лампочки ворует на лестницах. А отец своей новой… — он хотел сказать грубое слово, но посмотрел на хозяйку и только крякнул, — цигейки покупает.

История инженера Черноусова, бросившего семью, волновала завод.

— Она на днях подошла ко мне, — сказала Любовь Васильевна. — Не понимаю… Она довольна! Говорит: «Мы хорошо живем». Как они могут «хорошо жить»?

— Хорошо живут! — Рославлев покраснел, и брови его от этого сделались светлее. — Бывает, конечно, всякое. На выселках вот выродки убили старика, зарыли у себя в подполье — и тоже «хорошо жили». И такое бывает!.. Только мы-то на той породы, чтоб жить «с трупом в подполье». — Он уселся аа стол и непоколебимо заключил: — Я бы ту поганую породу в корне уничтожил.

В одно мгновение Бахирев почувствовал себя выброшенным из круга этих людей, счастливых, цельных, нз ведающих лжи.

«Если б они знали… — Он разозлился. — Им повезло, У меня не было такой семьи, как здесь, и все же я жил пятнадцать лет безупречно».

Рославлев, выложив свои уничтожающие суждения, утих, сел за стол, подвинул тарелку с пирожками и скосил младенчески голубой глаз на бордовую пижаму Чу-басова.

— Ну, удалой купец Калашников, что же не рассказываешь?

Чубасов молчал.

«Эх, громыхнул при жене!» — про себя укорил Рославлева Бахирев, но, к его удивлению, женщина улыбнулась и продекламировала:

Уж как завтра будет кулачный бой.

«Значит, знает? Почему же до сих пор ни слова?» — недоумевал Бахирев и спросил:

— Не волнуетесь за мужа?

— Мы тогда отволновались, когда не все понимали. Мы же с Колей любили Вальгана. Считали, что Бликин настоящий руководитель, а Вальган — незаменимый для завода человек. Теперь все ясно. Да и поздно теперь волноваться. Завтра утром Коле выступать. — И она снова шутя продекламировала:

И выйду я тогда на опричника,Буду насмерть биться из последних сил.

Любимая Бахиревым и близкая его натуре атмосфера безбоязненной решимости снова охватывала его. Он снова был на своем месте и в своем кругу.

— А если поколотят удалого купца Калашникова? — подзадорил он Чубасова. — Куда пойдешь?

— Ты же пошел на завод сменным, — улыбнулся Чубасов. — Ну, и я пойду кем-нибудь…

— У меня, брат, была надежная защита и опора!. Парторг Чубасов, сын сталевара. Слыхал о таком?

Чубасов шевельнул бордовым плечом, тряхнул чубом.

— А у меня что, не найдется опоры? Не одиночки встанут — династии! Династия Рославлевых, династия Иванковых, Сугробиных хоть полдинастии, всего дед с внуком, а тоже десятерых стоят!

Довольный ответом парторга, Рославлев так рассмеялся, что маленькая Люба завертела головой, силясь подняться.

— Глушитель на тебя надевать надо! — укоризненно сказал Чубасов. — Звукопоглощающую изоляцию приспособить!

— А ты уж так уверен, что поднимутся династии? — опять подзадорил Бахирев, все больше наслаждавшийся простодушным весельем друзей. — Кстати, на пленуме не будет ни Рославлевых, ни Иванковых, ни Сугробиных…

— Другие будут, такие же! Но если даже завтра на пленуме… Я готов и к этому! — голос напрягся, зазвенел.

Любовь Васильевна тотчас заметила этот дрогнувший звук и поспешила подвинуть мужу тарелку с жарким.

— Давай подкрепляйся заранее! Вдруг на пленуме перепугаешься и аппетит потеряешь!

Шутка достигла цели — погасила нараставшее нервное напряжение. Чубасов тоже ответил полушутя:

— Бери, жена, завтра горшок побольше, вари щи погуще! Из боев местного значения могу выйти побитым, но аппетита не потеряю! В большой-то битве все равно победа за нами! Не один я шагаю.

С каждой минутой яснее становились Бахиреву и внутренняя жизнь этой семьи и секрет ее бодрого спокойствия. Здесь все сознавали опасность завтрашней схватки, но не сомневались в партийности устремлений, а значит и в конечной победе. Чубасов допускал временное поражение и где-то в глубине души нервничал, но умные руки жены сделали все, чтоб погасить излишек напряжения. Бодрящее действие собственного дома стало привычным для Чубасова, превратилось в своего рода «рефлекс».