Николай I - А. Сахаров (редактор)

Граф Вальдерзее знал: это пройдёт; два дня – и гренадеры спокойными телятами пойдут грузиться за его седлом, поедут в родную Пруссию. На третий день офицеры начали уже останавливать солдат, волокших пленных.

– Стой! Это вы должны были делать раньше!

Но всё-таки доктора Гауснера пруссаки поволокли из Альтштадта в Нейштадт, связав ему на спине руки. Солдатам приятно волочь его, в шляпе, с растрёпанными космами, каких не носят солдаты, в очках, которые уже выбили, в воротничке, галстуке. Доктора били прикладами, очки повисли на ухе, запутавшись в волосах. На мосту пруссакам кричали саксонцы полковника фон Фредерици: «Куда тащите гадину?! Наш транспорт уже пошёл к рыбам!» – хохотали солдаты весело, счастливо, под ярким солнцем, золотившим надраенные пуговицы, оружие, бляхи. Доктора приволокли к парапету, он ещё пытался ухватиться за перила, но солдяты оторвали, подняли и хохотали, когда тело, смешно крутясь, пошло вниз по Эльбе под прусскими и саксонскими выстрелами и смехом.

– Правительство не хочет обременять себя сотнями пленных! – кричит с коня светловолосый обер-лейтенант, с эскадроном саксонских драгун ловивший убегающих участников восстания. Драгуны рубят их в полях, на дорогах. Крепки, словно бычьи, солдатские страсти. Солнце плавится над Дрезденом, синеватые, с белой каймой облака. В эти ночи проститутки устают любить широкоспинных, пьяных пруссаков. По бульвару ходят с ними в обнимку.

Непрохмелевшим солдатам граф Вальдерзее на утренней поверке с коня читает приказ прусского короля Фридриха-Вильгельма IV: «Сообщение о чудесном поведении офицеров и гренадер восхищает меня и наполняет глаза мои слезами! Вы командуете действительно одним из восхитительных полков! Я хотел бы расцеловать всех ваших людей! О, если б я мог быть вместе с вами! Передайте офицерам и солдатам мой самый сердечный привет, скажите, что жестокий бой, который они достойно провели именем Пруссии, заключал в себе поворот во всём несчастии теперешней Германии!»

7

Ночь была непроницаема, может быть, в разрыв и глядела звезда, её не видали едущие. Карета неслась от Альтенбурга к Дрездену сумасшедшим аллюром. Хрипели лошади. Окружённый факелами майор фон Торклус быстро облегчался на крупной рыси. Карета окружена конными жандармами, последним на размашистой кобыле скакал старый вахмистр.

Отвалившись в угол, Бакунин старался найти место для головы, где б не било. Темнота, факелы, скок коней, топот отрывистый дробный, когда собьются лошади. «Повесят на Альт-Маркте, перед ратгаузом, как того хотел Пфотенхауер». Но – ничего, пустота, усталость, даже безразличие. Карета музыкой перемахнула, прогрохотав, через мост и снова мягкость полевой дороги. «Немного раньше, немного позже, – думал Бакунин, – всё одно», – но сердце сжалось, вспомнил милую фигуру Адольфа Рейхеля, – «где он? В Лейпциге? Наверное знает, что умру. Адольф, подлинный друг…» Вспомнил Париж, как играл Рейхель по ночам, напевая целые оперы. Близко, напротив Бакунина зажали спящего Мартина двое жандармов с пистолетами. И снова то музыка мостов, то мягкой дороги, факелы, и около сотни копыт шумят по земле.

8

У нейштадтских кавалерийских казарм вокруг кареты шпалерами стояли солдаты. В улицах разгоняли любопытных. На заборах, домах пестреют прокламации короля: «Саксонцы! Тяжёлая опасность угрожала нашему прекрасному отечеству! Люди, частью вредно мыслящие, частью соблазнённые под влиянием чужестранных злодеев, старались порвать связь саксонского народа с его князьями, которая живёт века». Из кареты вылезли Бакунин, Гейбнер, Мартин. Конвоировавшие жандармы с взведёнными пистолетами повели их сквозь шпалеры вооружённых солдат во двор казарм.

Во внутреннем, замкнутом стенами дворе стояли два серо-мрачных здания; от одного шёл запах пищи, у окон толпились шумевшие, курившие солдаты, это кантина; у второго, немного в глубине, небольшого, просыревшего, пыльные окна были забиты решёткой, у входа часовые.

В коридоре арестного дома зазвенели навстречу кандалы. Меж уходящих солдатских спин Бакунин разглядел полупрофиль и кусок плеча закованного Гейнце. «Да, да, он; плохо ль, хорошо ль дерёшься, конец один», – усмехнулся Бакунин.

В приёмной преступников ждал худой, как некормленая белая лошадь, капитан Нейман. Все трое стояли у стены, под конвоем. Первым солдаты увели Гейбнера; через пять минут в коридоре загремели кандалы. «Гейбнер», – подумал Бакунин, взглянул на Мартина, он стоял усталый, чахоточный. Капитан Нейман дал знак вошедшим солдатам, Мардина увели. Капитан курил, молча, вполоборота стоял к Бакунину. Но вдруг он повернулся и оглядел Бакунина с ног до головы с омерзением, как грязное животное. На губах капитана презрительная усмешка. Прямым, военным шагом подойдя, Нейман взмахнул у самого лица Бакунина кулаком, закричав:

– Я тебе покажу, кровавая собака! Не думай, что тебя привезли сюда для шуток!

Бакунин взглянул в его бешеное, рыбье лицо; вспомнил Пфотенхауера, подумав: «Этот капитан в высоких, словно деревянных сапогах, может быть, даже племянник бургомистра».

Вошли солдаты и тюремщик с кандалами.

– Здесь надевать! – крикнул капитан, широко расставив длинные ноги, стоял посреди комнаты.

Бакунин протянул тюремщику правую, большую, с длинными пальцами руку.

– Не ту.

Бакунин протянул левую. Тюремщик наложил кандалы и длинную цепь от поручня, с необыкновенной быстротой замкнул на выставленной правой ноге.

– Н-на! Марш бегом, русская свинья! – захохотал капитан. Бакунин зазвенел кандалами по полутёмному коридору.

К дверям подходили арестованные, прислушиваясь. Бакунин кашлянул. «Может, узнают». В конце вонючего, как немытые кишки, коридора тюремщик открыл небольшую дверь.

Пригнувшись, Бакунин шагнул в карцер с крошечным, как щель, окошечком.

9

Зимний дворец был взволнован, исплакалась царица, когда в кабинете на походной кровати в тяжёлом припадке, с опухшими ногами, лежал больной император. Николая трясли нервические припадки и были неладности с ногами. При императоре безвыходно находились лейб-медики Арндт, Енохин и Мандт.

Но вот уж второй день, как император встал. Император оправился, даже иногда каламбурил. Шутил с доктором Енохиным, любя его за простоту, здоровую внешность и ясные медицинские знания.

– Ты, Енохин, ведь из духовного звания, а? Следственно, должен знать духовное пение? – смеялся Николай, сидя с доктором в кабинете.

– В молодости певал, Ваше Величество.

– По носу вижу! Видишь – угадал? От меня не скроешься, а ну-ка, братец, спой что-нибудь, церковную стихиру какую-нибудь, – смеялся Николай, в распахнутом Преображенском мундире.

Потупив крупную рыжую голову Енохин откашлялся, глядя на улыбавшегося монарха, запел круглым басом.

Разбойника благоразумного

Доктор усиливал баритонные звуки, но вдруг с ними слился слегка подвиравший в мелодии сильный тенор императора. Возле кабинета переглянулся караул дворцовых кавалергардов в касках с золотыми орлами. Как статуи.

– А?! Каково, Енохин, хорошо ведь спели?

– Прекрасно, вам бы хоть самому петь, Ваше Величество.

– Ну да, у меня голос недурён, будь я из духовного звания и попал бы в придворные певчие, и пошла б моя карьера! – засмеялся Николай. – Пел бы, покамест с голоса не спал, а потом, ну что бы потом, Енохин, а? Ну, выпускают меня, скажем, по порядку, с офицерским чином в почтовое ведомство, тут я, разумеется, стараюсь подбиться к почт-директору, он назначает меня на тёпленькое местечко, например, скажем, почт-экспедитором в Лугу! – Енохин подхватил залившийся смех императора. – А на мою беду, понимаешь, у лужского городничего прехорошенькая дочка, и я по уши влюбляюсь, но отец никак не хочет её за меня выдать, и отсюда начинаются мои несчастья. В страсти уговариваю девушку и похищаю её; об этом доносят по начальству, отнимают любовницу, место, хлеб и отдают под суд. А что тут делать, Енохин, без связей и без протекции?

Царица сама приняла генерал-лейтенанта Дубельта, торопясь, говорила по-французски: «О, да, да, это очень обрадует его». Они шли из Аванзала, прошли Концертный зал, спускались к кабинету. Слышался смех императора. На голос царя Дубельт открыл дверь.

– Дубельт! – закричал, неистово хохоча, император. – Дубельт! Вот кстати, Енохин, а? – Дубельт остановился в некоторой нерешительности. – Ну, теперь я спасён! Я нахожу путь к Дубельту, подаю ему просьбу, и он высвобождает меня из беды!!! – Смех, смех заколебал кабинет императора.

10

Смеялся и Дубельт. Сквозь смех Николай сказал:

– По делу, Леонтий Васильевич?

– Так точно, Ваше Величество.