Консуэло. Том II - Жорж Санд

И когда нам случается в жизни натолкнуться на подобную картину, хотя бы составленную из еще более ничтожных предметов – разбитых досок, изодранных лоскутьев, закопченных стен, – и если бледный свет осторожно бросает на них свои блики, если светотень придает им художественный эффект, таящийся в слиянии и гармонии всего существующего без всякого человеческого участия, – человек сам сумеет найти и постичь эту гармонию, восхититься и насладиться ею, словно великой победой, одержанной им самим.

Почти невозможно передать словами ту тайну, которую кисть великого мастера раскрывает перед нашими взорами. Созерцая интерьеры Рембрандта, Тенирса, Герарда Доу, самый заурядный зритель вспомнит какую-нибудь сцену из жизни, никогда, однако, не производившую на него поэтического впечатления. Для того чтобы воспринять поэтически эту реальность и мысленно превратить ее в картину Рембрандта, достаточно обладать тем чувством живописного, которое свойственно многим. Но чтобы словесным описанием воссоздать эту картину в чужом воображении, нужно обладать такою силой таланта, что, должен признаться, я поддаюсь в данном случае своей фантазии без всякой надежды на успех. Даже гению, одаренному подобной силой и притом говорящему стихами (попытка еще более удивительная), это не всегда удавалось. И все же не думаю, чтобы в наш век другой писатель-художник мог достичь хотя бы приблизительно таких же результатов. Перечитайте стихотворение под названием «Индийские колодцы» – вы воспримете его или как шедевр, или как буйство разыгравшегося воображения, в зависимости от того, связывают ли вас с поэтом духовные узы, или нет. Что касается меня, то при первом чтении оно меня возмутило. Беспорядочность и разгул фантазии в описании претили мне. Но потом, когда я закрыл книгу, в мозгу моем упорно держались картины тех колодцев, подземелий, лестниц и пропастей, по которым заставил меня пройти поэт. Я видел их наяву; я не в силах был вырваться оттуда, я был словно заживо погребен. Я был так подавлен, что мне страшно было перечитать эти стихи, я боялся обнаружить, что столь великий живописец и поэт – писатель не без недостатков. Между тем в моей памяти долго сохранялись последние восемь строк, которые во все времена и для всякого вкуса останутся творением глубоким, возвышенным и безупречным, независимо от того, как мы будем воспринимать их – сердцем, слухом или рассудком. Прим. авт.

32

Спустившись в подвал во время грабежа одного чешского города в надежде первым обнаружить бочки с золотом, о существовании которых ему говорили, Тренк стремительно поднес огонь к одной из этих драгоценных бочек, но в ней оказался порох. Взрыв обрушил на него часть сводов, и его извлекли из под обломков умирающим; тело его было покрыто страшными ожогами, а лицо – глубокими, страшными ранами. Прим. авт.

33

Синьорины и синьоры, сейчас начинают! (итал.).

34

Синьора, сейчас начинают! (итал.)

35

Esclavonie (Slavonie) – Славония, esclave – раб (фр.).

36

Синьора, через пять минут начинают (итал.).

37

Ради исторической правды мы должны упомянуть о дерзких выходках Тренка, вызвавших такое бесчеловечное обращение с ним. С первого же дня своего прибытия в Вену он по приказу императрицы был подвергнут домашнему аресту. Но в тот же вечер он появился в опере и в антракте хотел сбросить в партер графа Госсау. Прим. авт.

38

Проводником (итал.).

39

Дорожная казна. Прим. авт.

40

Нашим молитвам внемли,

Ян преподобный!

Ты наш заступник святой, и к тебе мы взываем:

Да не впадем мы во грех, на земле пребывая,

К праведным нас сопричти после тихой кончины (лат.).

41

Злой, ленивый император,

Преступлений всех диктатор… и т. д. (лат.).

42

«День гнева» (лат.).