Чемпион. Второй пояс - Михаил Павлович Игнатов

так и не дождался от него вопросов, поэтому пришлось перевести дух и продолжить.

— Поэтому твой отец заманил Тёмного в ловушку — прижал к полу, накрыл себя и его каменной коркой, подавил его силу и приказал мне бить себе в спину, чтобы убить Тёмного.

Самум всё ещё молчал. Я… Я продолжал говорить, как бы тяжело это ни было:

— Трижды я пытался убить Тёмного, нанося удары в голову сильнейшей своей техникой. Трижды я не сумел оставить на нём даже царапины. Моя техника рассеивалась, сталь же не была способна пробить его Покрова. Твой отец спокойно сообщил мне, что у меня осталось всего три вдоха, повторил, что я должен бить его в спину, чтобы суметь преодолеть защиту Тёмного, что у меня нет другого выхода.

И снова Самум не проронил ни слова, однако Прозрение всё сказало и без слов.

— Я ударил. Ударил в полную силу, пронзив и камень твоего отца, и его тело, и Тёмного, — сталь в спине стала ледяной. — Тёмному я попал точно туда, куда и целил — в средоточие, рана же твоего отца была несерьёзной, — я чуть выпрямился, с намёком провёл рукой по груди, где совсем недавно была сквозная дыра, которая сейчас даже не мешала мне говорить. — Я подлечил его насколько хватало моих сил, но я оказался не в силах остановить Пожирание Стихией. К сожалению…

— К сожалению он умер, не так ли? — хрипло каркнул вслух Самум.

Я лишь покачал головой и выпрямился окончательно:

— Нет. К сожалению, я не убил Тёмного своим ударом, а начав лечить Сарефа, допустил ошибку. Тёмный активировал формации логова, обрушив на нас невероятно мощный удар. Я с твоим отцом закрылся защитной формацией и защитной техникой, но всего этого оказалось мало. Огненные иглы разнесли всё это на осколки, пробили защиту и амулетов, и Покрова, и изрешетили и меня, и Сарефа. Я пережил этот удар, едва-едва пережил, твой отец нет.

Самум снова молчал, лишь прожигая меня взглядом и леденя намерением убить, поэтому я, чеканя слова в мыслеречи, добавил:

— Я сделал всё, что мог, ошибившись лишь раз, когда бросился помогать ему, а не добил Тёмного и честно признаю эту ошибку. Одну единственную.

Самум разлепил губы и вытолкнул из себя лишь одно слово:

— Тело…

И снова я ответил ему мыслеречью:

— Со смертью твоего отца ничего ещё не закончилось. Тёмный, пусть даже и умирающий, с разрушенным средоточием, лишённый духовной силы, всё ещё был жив и всё ещё мог использовать и оружие, и стихию, а я был пуст, совершенно пуст, у меня не было сил даже открыть кисет. Я с трудом, с большим трудом смог выжить, сойтись с Тёмным вплотную, сломать ему руку и лишить оружия.

— Гер-рой.

— Я лишь сражался за свою жизнь. Я лишь выполнял желание твоего отца, который больше всего желал смерти Тёмного. Тёмный умер, но нанёс мне ещё одну, тяжелейшую рану, а с его смертью подземелье затопило целое море огня.

Самум снова сжал губы:

— И раной ты хочешь оправдать то, что бросил его тело?

— Нет. На самом деле у меня нет оправданий. В том подземелье я едва выжил, долго считал, что моя семья погибла в том огне, сжёг двадцать лет своей жизни, пытаясь справиться с последним ударом Тёмного, — вздохнув, чуть развёл руками. — Возможно, у меня помутился рассудок. Все камеры, все залы там были завалены трупами. Почему-то мне показалось, что собрать их всех в одном месте, вокруг мёртвого победителя и мёртвого убийцы, будет лучшим решением. Так, как в начале правления Рама Вилора хоронили бойцов после крупных сражений, создать гробницу.

— Бред, полный бред.

— Говорю же, тогда я был не очень в себе. Возможно, я и правда был словно в бреду.

— Это все твои оправдания?

— Это вся правда, что у меня есть. Ничего другого я не могу тебе сказать. Только эту правду, только то, как всё происходило на самом деле.

Самум сквозь зубы выдохнул:

— И что я, по-твоему, должен сделать, услышав всё это?

Я пожал плечами:

— Судя по Прозрению, тебе очень хочется всадить в меня меч. Но заслужил ли я этого?

— Нет?

— Нет. Я освободил твоего отца из оков, справиться с которыми у него не было никакой возможности. Я дал твоему отцу оружие и зелья, чтобы он мог отомстить. Я поддержал его в той неравной битве, я, в конце концов, убил того, кого он долгие недели, а может быть, и месяцы мечтал убить. Я бросил труп его врага к его ногам и устроил ему гробницу, достойную Сарефа Разящего Клинка.

Лезвия из призрачной стали, что холодили спину, стали нестерпимо острыми, едва ли не вошли в меня, едва ли не обрели плоть.

Я вздохнул вслух:

— В конце концов, я уже попросил прощения за то, что немного свихнулся после той битвы. Что ещё ты хочешь? Чтобы я встал перед тобой на колени, а ты снёс мне башку? Этого я заслужил, сражаясь с твоим отцом плечом к плечу?

Самум зажмурился, стиснул кулаки. Миновал вдох, второй, третий и призрачная сталь Прозрения исчезла. Самум открыл глаза и кивнул:

— Ты прав, ты этого не заслужил. Я помню, как яростно ты сражался под стенами Приюта, помню, как мне самому кружили голову смерти на том поле, помню, как слава за руку старейшины секты досталась мне, а не тебе. Ты прав. Ты не мог знать, как быстро сумеешь доставить весть о смерти отца в клан. Если судить трезво, без эмоций, то погребальный зал и впрямь вышел достойный, точно в духе старых легенд. Думаю, отец, если бы у него был выбор, предпочёл бы именно зал и мёртвого врага у своих ног, а не пустоту кисета. Единственный на весь Пояс погребальный зал, а не обычную могилу, как у всех.

Я снова коснулся кулаком ладони, только на этот раз не стал сгибать спину:

— Спасибо, что услышал мои доводы. Прости и за то, что в тот день предпочёл сбежать, усыпив тебя. Но оправдываться, окружённым Саул, — не лучший выбор.

— Теперь их нет.

— Какая мне разница? — немного соврал я, а затем, нахмурившись, всё же уточнил. — Нет совершенно? Включая детей?

— Насколько я знаю, кто-то сбежал, кто-то вошёл в новую фракцию, я говорю лишь о сильнейших из Саул,