Князь Света (сборник) - Роджер Желязны

— Сколько лап? — переспросил он.

— Хм, по правде говоря, никогда не считал. Минуточку. Эй, Джордж, — кликнул я, обернувшись назад, где в тени паруса лежал и подремывал выдающийся главный биолог Земли. — Сколько лап у боадила?

— Чего? — Голова его приподнялась.

— Я спрашиваю: сколько лап у боадила?

Он встал, слегка потянулся и подошел к нам.

— Боадилы… — вслух подумал Джордж, ковыряя пальцем в ухе и пролистывая внутреннюю свою картотеку. — Несомненно принадлежат к классу рептилий, в этом мы можем быть уверены. Но относятся ли они к отряду крокодилов, к собственному подотряду, или же они из отряда чешуйчатых, подотряда ящеров, семейства неоподов — как не вполне серьезно настаивают мои коллеги с Тайлера, — этого мы не знаем. Для меня они своего рода реминисценция фотокопий того, как в предтрехдневные времена художники изображали фитозавров мезозойской эры, естественно, с добавлением численности ног и способности к сокращению мышц. Я же лично настаиваю на отряде крокодилов.

Он прислонился к ограждению борта, и взгляд его вперился вдаль над мерцающей поверхностью воды. Я понял, что он больше ничего не собирается добавить, потому снова спросил:

— Так сколько у него лап?

— Чего? Лап? Никогда не считал их. Однако если нам повезет, то обязательно это сделаем. Тут их великое множество. Тот молодой, что у меня был, долго не протянул.

— Что с ним случилось? — спросил Миштиго.

— Его съел мой мегадонаплат.

— Мегадонаплат?

— Что-то вроде утковидного платипуса с зубами, — пояснил я, — ростом около десяти футов. Только представьте себе. Насколько нам известно, их видели три или четыре раза. Австралийцы. Мы добыли наших по счастливой случайности. Возможно, не выживут как вид — то есть подобно боадилам. Они яйцеродные млекопитающие, и их яйца слишком уж большие для голодного мира, чтобы это позволило данному виду продолжение рода — если это только подлинный вид. Может, они просто отдельная мутация.

— Возможно, — сказал Джордж, кивая с умным видом, — а возможно, и нет.

Миштиго отвернулся, покачивая головой.

Хасан уже частично распаковал своего робота голема, которого назвали Ролем, и мудрил над его регулировкой.

Эллен отказалась наконец от полумакияжа и Лежала под солнцем, загорая всем, чем только можно. Красный Парик и Дос Сантос что-то замышляли на другом конце судна. Та парочка просто так никогда не встречается — свидания у них всегда тайные. Наша фелюга медленно скользила по слепящей водной дорожке, прожигающей себе путь в виду у великих серых колоннад Луксора, и я решил, что время направить ее к берегу и посмотреть, что там нового среди гробниц и разрушенных храмов.

Шесть последующих дней были небогаты событиями, но в чем-то незабываемыми, ужасно деловыми и как бы уродливо-прекрасными — вроде цветка с еще не тронутыми лепестками, но с почерневшей, уже загнившей завязью.

А именно, вот какими…

Миштиго, должно быть, проинтервьюировал чуть ли не каждого каменного барана вдоль четырехмильной Дороги в Карнак. И в ослепительном свете дня, и в сумерках мы топали по руинам, нарушая покой летучих мышей, крыс, змей и насекомых и слушая монотонные комментарии веганца на его монотонном языке. Вечером мы разбивали в песках лагерь, огораживаясь двухсотметровым периметром системы электрооповещения и выставляя двух человек в охрану.

У боадилов кровь холодная, по ночам же было свежо. Так что извне нам почти ничто не угрожало. Огромные лагерные костры горели в эти ночи, освещая нашу территорию, поскольку веганец хотел, чтобы все было как можно примитивней — ради пущей натуральности, догадался я. Наши скиммеры были дальше к югу. Мы прилетели на них к месту, которое я знал, и оставили их там охраннику из Конторы, взяв для путешествия фелюгу, — тем самым мы повторяли путь Царя всех Богов из Карнака в Луксор. Так захотел Миштиго. По ночам Хасан тренировался в метании ассагая[6], выменянного у большого Нубийца, или, обнажившись по пояс, часами боролся со своим неутомимым големом.

Голем этот был ценным партнером. Хасан запрограммировал его по силе на двух среднестатистических мужчин и ускорил время реакции на пятьдесят процентов. В его «памяти» записаны сотни приемов борьбы, а командный блок теоретически не давал голему убивать или калечить своего противника — все это благодаря набору электрохимических аналогов центростремительных нервов, которые позволяли ему с точностью до унции измерять усилие, необходимое, чтобы сломать кость или порвать сухожилие.

Ролем был ростом пять футов шесть дюймов и весил около двухсотпятидесяти фунтов; сделанный на Бакабе, он был довольно дорогим, цвета теста, с карикатурной внешностью, и его мозги помещались где-то под пупком — если у големов есть таковой, — дабы то, чем он думает, не повредилось от сотрясений при приемах греко-римской борьбы.

Однако, несмотря на все это, бывали и несчастные случаи. Эта штуковина убивала людей, если в мозги ей, или в афференты, проникал амок или если люди сами совершали промах: скажем, пытались переключить голема на ходу, добавив ему мощи на несколько лишних унций.

Когда-то у меня был такой робот, почти год, запрограммированный на бокс. Я обычно проводил с ним после полудня минут пятнадцать. И привык думать о нем почти как о личности. Однажды он нарушил правила боя, и я больше часа колошматил его и в конце концов так ему засветил, что у него отскочила голова. Но эта штука как ни в чем не бывало продолжала боксировать, и с тех пор я перестал считать голема дружески настроенным спарринг-партнером. Знаете, это довольно-таки странное чувство, когда боксируешь с безголовым големом. Вроде того, как если очнуться после приятных снов и обнаружить в изножии постели притаившийся ночной кошмар. На самом деле голем не «видит» своего партнера тем, что у него вместо глаз; его оболочка начинена пьезоэлектрическим радарным мезентерием, так что он наблюдает всей своей поверхностью. Тем не менее, когда иллюзия партнера исчезает, испытываешь чувство досады. Я выключил робота и больше никогда не включал. У меня его купил торговец верблюдами, за довольно хорошую цену. Не знаю, поставил ли он на место голову. Но он был турок, так что не все ли равно?

Что же до Хасана — он сплетался со своим Ролемом, и оба они блестели в свете костра, а мы сидели на одеялах и смотрели, и летучие мыши время от времени проносились низко над нами, как пепел, и жиденькие облака занавешивали луну и шли дальше. Так оно было на третью ночь, когда я свихнулся.

Я вспоминаю ее, как вспоминают какой-нибудь мимолетный пейзаж во время ночной грозы в конце лета — как серию стоп-кадров при вспышках молнии…