История Венецианской республики - Джон Норвич

Надо сказать, что по прошествии лет продолжительное сопротивление Кандии стало предметом разговоров в Европе. Венеции стали потихоньку помогать, присылая людей, деньги или корабли; но такая помощь, несомненно, была слишком мала и несвоевременна. Типичный тому пример: 4000 солдат, которых послал из Франции Альмериго Эсте в 1660 году. Они прибыли не весной, когда в них больше всего нуждались, а в конце августа. Первые операции против врага, производимые на территории, которую венецианцы не удосужились изучить, закончились паникой и бегством. Спустя одну или две недели в отряде началась дизентерия; заразившихся нужно было выслать на другие, более уединенные острова, чтобы ограничить масштабы бедствия. После чего выжившие (в числе которых, к сожалению, не было Альмериго[294]) возвратились домой, ничего не добившись. С империей произошло то же самое. Люди прибыли слишком поздно и ничем уже помочь не могли (они бы только истощали запасы осажденного города).

Столь многочисленны и памятны были подвиги венецианских военачальников на море, что все очень скоро позабыли о еще более героической обороне Кандии, которая справлялась силами собственного гарнизона. Оборона, показавшая пример разнообразных способов ведения войны, обрекшая город на двадцать два года изнурительного существования, и постоянное разочарование, когда обещанная поддержка так называемых союзников снова и снова оказывалась бесполезной. Пришедшие на помощь союзники думали только о том, как спасти свою шкуру или (что ничуть не лучше) прославиться, рискуя не столько своими жизнями, сколько жизнями многих других людей. Это и происходило на последних этапах осады города. К тому времени Кандия стала известна в Европе, особенно среди французов, по большей части юных потомков благородных семейств, которые толпами прибывали на остров, чтобы показать свою отвагу на столь прославленном поле битвы. Самый знаменитый наплыв людей был в 1668 году, когда Людовика XIV наконец заинтересовали осадой Кандии. Но даже тогда он не только не вступил в войну, но даже не прекратил дипломатические отношения с султаном. Французские купцы в Леванте воспользовались всеми преимуществами внезапного отъезда своих венецианских соперников и делали все возможное, чтобы Людовик думал об открытом разрыве отношений с республикой. Однако он пошел на компромисс, позволив Венеции собрать в своих владениях войска под общим командованием генерал-лейтенанта его армии, маркиза де Сент-Андре Монбрюна; в итоге армия из 500 добровольцев, список которых звучит скорее как перекличка на Поле золотой парчи,[295] нежели серьезная профессиональная армия. В первую очередь под командование Монбрюна попал герцог Ла Фейяд, который хоть и не был богачом, а настоял на том, чтобы ему досталась львиная доля; 2 герцога: герцог Шато-Тьерри и герцог Кадрусс, маркиз Обюссон, граф де Вильмор и де Таван, принц Нешателя (которому едва исполнилось семнадцать лет) и множество других юных представителей доблестных фамилий, которые считались самыми благородными во Франции.

Эти добровольцы прибыли в начале декабря и застали венецианцев в еще более безнадежном положении, чем прежде. Султан потерял всякое терпение, и теперь его главный визирь, Ахмед Копрулу, озабоченный вполне естественно тем, чтобы его голова оставалась на плечах, отправил новые войска на остров и принял личное командование на себя, сообщив воинам, что, пока Кандия не будет захвачена, они покоя не будут знать. Проливной дождь, к счастью, помешал на время их операциям по осаде крепости, заполняя рвы практически настолько же быстро, насколько их могли бы выкопать. Но теперь они начали возводить длинную дамбу как раз через устье гавани. Возникла опасность того, что венецианцы потеряют доступ к жизненно важной коммуникации. Франческо Морозини, новый генерал-капитан, потерял в течение летней кампании 600 офицеров и 7000 солдат; а иностранные военные войска их союзников оказались еще более бесполезными, чем в предыдущие годы. Несколько кораблей, посланных папой и многими другими провинциями Италии, отбыли с наступлением осени, а по пути домой они встретили небольшую испанскую эскадру, которая, как обещалось, должна была прибыть летом, однако покинула свой родной порт только в сентябре. Услышав от итальянцев (которые были озабочены тем, чтобы как-то объяснить свое раннее отбытие), что кампания на год прервана (чего в действительности не было), они тут же с огромным облегчением повернули корабли и отправились домой в Испанию.

Когда на Крит прибыли молодые французские дворяне, Морозини отправил их под защиту одного из внешних бастионов на прибрежной стороне. Однако встретил отказ. Не для того французы проделали столь длинный и не самый приятный путь, чтобы теперь ползти в грязи до некоего передового аванпоста, чтобы терпеливо и молча ждать там следующей турецкой атаки. Вместо этого они потребовали организовать главную вылазку, которая, по словам одного из участников, заставила бы врага снять осаду. Морозини очень предусмотрительно воспрепятствовал этим порывам. Он предпринял уже десятки вылазок, ни одна из которых не дала положительного результата. Оставшиеся воины — их было меньше 5000 — не смогли бы защитить проломы в стенах, которые постоянно пробивали турецкие подрывники. Но доводам Морозини не вняли. Как впоследствии напишет французский историк Де Жарри:

Господин де Ла Фейяд добивался только незамедлительных действий и собственной славы: он же, возвращаясь во Францию, скажет, что при осуществлении героической атаки на Крите потерял 7 или 8 сотен граждан республики, находившихся в его распоряжении. Впоследствии он еще пожалеет об этом.

Когда он понял, что генерал-капитан не сдвинется с места, Ла Фейяд, открыто выражая недовольство нерешительностью венецианцев, объявил, что намеревается подготовить собственную атаку без поддержки с их стороны. Что, собственно, и произошло 16 декабря, когда он, символически вооружившись хлыстом, возглавил войско, насчитывавшее (как уже было сказано) не 500, а лишь 280 солдат. Турки свирепо отразили эту атаку, однако французы, несмотря на свою безрассудную храбрость, продемонстрировали нечеловеческое мужество и отогнали турок на 200 ярдов, удерживая захваченную территорию в течение двух часов, уничтожив около 800 воинов противника до того, как вновь прибывший батальон турецких янычар все-таки заставил их ретироваться. Граф де Вильмор, граф де Таван и еще около 40 солдат были убиты, более 60 — тяжело ранены, в том числе маркиз Обюссон. Ла Фейяд, истекающий кровью из-за нанесенных ему трех ран, был последним, кто вернулся в крепость.

Атака была великолепна, однако она не помогла ни Венеции, ни Криту. Когда она завершилась, многие молодые герои оказались ранены. Они отбыли в течение недели, но многие их них — даже те, кто чудом остался невредимым, — никогда больше не увидели Франции. С острова они увозили страшный груз — чуму.

Вскоре после того, как оставшиеся в живых высадились в Тулоне, другая армия, еще более многочисленная, профессиональная и лучше экипированная, направилась из Франции в Кандию. В конечном итоге послу Венеции — Джованни Морозини, родственнику знаменитого генерал-капитана — удалось убедить Людовика XIV как представителя христианства взять ответственность на себя. И уже весной 1669 года была оказана первая помощь с его стороны — 6000 солдат, 300 лошадей и 15 пушек, которые доставили флотом из 27 транспортных и эскортом из 15 военных кораблей. Но даже тогда Людовик XIV попытался скрыть это от своих турецких друзей: флот двигался не под флагом французского королевского дома, а под папским флагом с перекрещенными ключами.

Отряд в составе примерно 4000 крепких солдат, возглавляемый герцогом Бофором и герцогом Ноэлем, прибыл 19 июня. Они были потрясены тем, что увидели. Один из офицеров написал:

Положение города было ужасным: улицы покрыты пулями, пушечными ядрами, следами от мин и гранат. Не было ни одной церкви или обычного дома, которые бы не подверглись обстрелу или не превратились в каменные обломки от выстрелов вражеских пушек. Дома стали жалкими убежищами, не более того. Повсюду зловоние вызывало тошноту; на каждом углу можно было натолкнуться на труп, раненого или калеку.

Тотчас же история Ла Фейяда начала повторяться, поскольку вновь прибывшим не терпелось вступить в бой.

Они даже отказались ждать остальную часть солдат и начали собственную атаку на рассвете 25 июня. Начало было неудачным: первые солдаты, по которым они открыли огонь, оказались немецким отрядом, прибывшим совсем недавно для того, чтобы оказать им поддержку. Прежний приказ был изменен, теперь они с тем же успехом атаковали турецкие орудийные позиции. Потом от случайного выстрела загорелась пороховая бочка на одной из поспешно оставленных батарей. Турецкие саперы проявили героизм; их операции по минированию стали главным этапом осады, и разрушенные оборонительные сооружения явились результатом подземных взрывов. По французским шеренгам прошел слух о том, что вся территория, на которой они находятся, заминирована и что батарея была скрытым шпуром и только что прогремевший взрыв — это первый из серии взрывов, которые и мокрого места от них не оставят. Началась паника. Солдаты в ужасе стали разбегаться, сбивая на ходу друг друга. Видя это внезапное и необъяснимое бегство, турки перегруппировались и начали контратаку. Пять сотен французских солдат было убито, а через некоторое время их головы были насажены на копья и с ликованием представлены главному визирю. Эта участь не миновала и герцога де Бофора, и графа де Розана — племянника знаменитого Тюренна, — и даже монаха ордена капуцинов, сопровождавшего армию в качестве священника.