О Лермонтове: Работы разных лет - Вадим Вацуро

И не постыден твой позор.

Так вот, строчка «С слезами горькими, с тоскою» есть в «Нищем», того же 1830 г., а «волна полночная простонет» – едва ли не парафраза 4-й строки, – конечно, непроизвольная. Что Вы об этом думаете? О стихотворении знали вся Москва и весь Петербург, – за него цензор

С.Н. Глинка сидел на гауптвахте и весь город его посещал, а Максимович давал объяснения.

О наших прочих делах пока не пишу <…>.

Всяческих благ!

Речь идет о статье «Не смейся над моей пророческой тоскою» (Лермонтовская энциклопедия. С. 337; напечатана – вопреки просьбе Э.Г. Герштейн, обозначенной в приводимом ниже ее письме к В.Э., – с одной подписью). Статья «К ***» («Когда твой друг с пророческой тоскою») написана К.М. Черным (Там же. С. 205). Упомянутая гипотеза была позже развернута в статье «Лермонтов и Серафима Теплова» (см. наст. изд.). 4 июня 1979 года Э.Г. Герштейн отвечает Вацуро: «Дорогой Вадим Эразмович. Огромная благодарность за внимание, с каким Вы сделали талантливую аннотацию моей большой статьи. Мне очень понравилось, и я уже отослала ее сегодня в Энциклопедию с двумя только дополнениями. 1. К примерам, иллюстрирующим в скобках колебание времен, я прибавила„Не смейся. чтобы подчеркнуть настоящее время. В Ваших примерах упомянуты только прошедшее и будущее. 2. К подписи я прибавила фамилию В.Э. Вацуро, не дожидаясь Вашего согласия. Но я их предупредила, что это не согласовано еще с Вами. А теперь прошу Вашего согласия печатать эту заметку за двумя подписями.

Теперь отвечу на Ваши возражения.

Вы говорите, что между запрещением „Маскарада“ и смертью Пушкина прошло всего три месяца. Но дело не в календарном времени, а в том, что дни 27–29 января и следующая за ними неделя – это рубеж, шок, обвал. Такие события резко меняют мироощущение. И все исследователи, следящие за творческой эволюцией Лермонтова, отмечают крутой перелом, произошедший в его художественном методе в это время. Найдич характеризует его как отказ от циклизации лирики, Л. Гинзбург говорит о предметности, пришедшей взамен романтическому стилю (не помню текстуально), Максимов уделяет этому феномену несколько страниц, и, уж конечно, Эйхенбаум строил на этом свою периодизацию лирики Лермонтова.

Вы сомневаетесь, была ли слава? Ощущал ли ее Л.? Вчитайтесь в показания Раевского. Он так и пишет, что слава вскружила Л-ву голову. Если впервые стихи молодого, никому неизвестного поэта переписывают в кофейнях, в офицерской среде, в великосветском обществе, одни с бранью, другие в восторге, – разве это не дает честолюбивому Л. ощущение славы? И это сквозит в его взбудораженных записках и письмах Раевскому.

Далее: Вы говорите, что Л. отказывается не от призвания, а от признания – по-видимому, в этом Вы правы. Ваше толкование вернее.

Далее: мотив казни. В этом стих-нии он лежит на поверхности. А в подтексте лежит расширительный смысл безвременной смерти. В некоторых шеньевских стих-ниях Л. говорится не о казни, а о самоубийстве. И тот же мотив рубежа, распутья или тупика содержится во всех приведенных мною стихах сомнительных дат между 1836–1838. И почему Вы говорите, что я не упоминаю „Когда твой друг с пророческой тоскою“? Я не только упоминаю его, но сопоставляю с„Русалкой“. Прочтите „Русалку“ в окружении первых петербургских стих-ний Л. (малоудачных, кроме, Паруса“), и Вы увидите, что, растерянный в суровой и чужой обстановке, Л. очень и очень подумывал о том, не броситься ли ему в Неву? То, что Вы указали на стихотв. Тепловой, – поразительно! И очень убедительно. Жаль, что это не напечатано. Я очень верю, что тут есть связь, и с глубокой перспективой – ведь речь идет о Рылееве. Не вижу в Вашей версии ничего фантастического, ни полуфантастического. Это осложняет мою идею о связи стих. К *** с „Русалкой“, но не уничтожает. Однако сближать хронологически оба варианта„пророческой тоски“ нельзя из-за стих. „Я не хочу, чтоб свет узнал“. А его лирический центр (терминология Эйхенбаума) не в противопоставлении себя толпе и в возвышении своего большого „Я“, а в чувстве вины запутавшегося и морально опускающегося человека. И его обращение к Богу и совести – последняя самозащита. В „пушкинские*' дни у Л. не могло быть ощущения вины. Я знаю, что Вы сейчас скажете: а его записка к Раевскому? „Мне порою кажется, что весь свет на меня ополчился“ и т. д. Но это – конкретная вина, причиняющая страдания его любимому другу, и от нее не скроешься „на утесе“. „Я вспомнил бабушку“, – откровенно оправдывается Л.

Вы сопоставляете „Мое грядущее в тумане“ с „Когда надежде недоступный*' – безусловно, здесь и психологическая и литературная связь. Но, во-первых, я не помню сейчас, имеются ли доказательства его датировки 1834 г., кажется, это связано с юнкерской тетрадью? Но в обрывающейся строфе „Мое грядущее…“ есть подразумеванье чего-то совершенно конкретного: „…для поприща готовый я дерзко вник в сердца людей“ и т. д. Здесь явно имеется в виду „Маскарад“. Насчет дамы, которой посвящены стих-ния о „голове на плахе“, ничего не знаю. Согласитесь, что наши сведения о жизни и творчестве Л. в годы служения в лейб-гусарах до смерти Пушкина находятся на уровне „доисторического“ лермонтоведения. Как ни много пробелов в общей биографии Л., все-таки детство, Москва, Кавказ, Петербург в юнкерском училище, Петербург – между двумя ссылками, последний отпуск, дуэль и смерть – мы перетряхнули, узнали много нового, прибавили ряд новых материалов. А тут мы остаемся девственно невинными, имею в виду годы 1834–1836/7. <…>

Всего лучшего!

Э. Герштейн.

4 июня 1979 г. Письмо уйдет завтра».

М.Н. Хитрову

Заведующему редакцией литературы и языка

издательства «Советская энциклопедия»

М.Н. Хитрову

Глубокоуважаемый Михаил Николаевич!

Как Вы знаете, в последние месяцы работы над корректурами «Лермонтовской энциклопедии» редколлегия этого издания понесла тяжелые потери: мы лишились В.Г. Базанова, который в качестве директора Института русской литературы принимал ближайшее участие в организации Энциклопедии и координировании работы над ней, и В.В. Жданова, заместителя главного редактора, чья роль в издании была поистине неоценимой, – касалось ли дело организационной, научной или издательской стороны. Их имена должны будут теперь появиться на титульном листе в траурных рамках. Нам хотелось бы избежать этого – в первую очередь потому, что это создаст у широких читательских кругов впечатление, что покойные члены редколлегии не успели внести своего вклада в нашу общую работу. Между тем все мы знаем, насколько реальным и весомым был этот вклад. Должен это знать и читатель. Нельзя ли, глубокоуважаемый Михаил Николаевич, исхлопотать разрешение, – быть может, в порядке исключения из общего правила, – заменить траурные рамки на титуле несколькими строками памяти наших ушедших товарищей на последних страницах издания – или в том месте Энциклопедии, где это будет наиболее уместно? Сколько нам известно, в других изданиях подобного рода практика существует; нам представляется, что в данном случае это было бы уместно и справедливо. Нет необходимости напоминать Вам, что В.В. Жданов, например, прочел Энциклопедию уже в верстке и, завершив свой труд, не успел увидеть только изданной книги.

Мы очень просим Вас взять на себя труд проконсультироваться по этим вопросам в соответствующих инстанциях и войти с ходатайством о положительном решении этой проблемы, которая представляется нам существенно важной.

С искренним уважением

главный редактор «Лермонтовской энциклопедии», доктор филол. наук, профессор [В.А. Мануйлов]

заместитель главного редактора, канд. филол. наук [В.Э. Вацуро]

30 марта 1981

Ленинград

Ходатайство было удовлетворено частично: траурные рамки сняты, а «строки памяти» интерполированы в обращение «К читателю» (Лермонтовская энциклопедия. С. 7).

III

Поэма М.Ю.Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М. В. Добужинского

В 1838 году в третьем номере основанного Пушкиным журнала «Современник» появилась небольшая поэма под названием «Казначейша». Автором ее был молодой поэт, чье имя стало широко известно по его стихам на смерть Пушкина и по последующей его драматической судьбе – аресту, следствию, ссылке на Кавказ. Этим поэтом был Михаил Юрьевич Лермонтов. Вернувшись из ссылки, он сближается с прежним пушкинским окружением и уже в середине февраля 1838 года передает В. А. Жуковскому свою новую поэму, написанную, вероятно, еще в ссылке, а может быть, и ранее, после посещения им Тамбова в 1836 году.

Известный литератор И.И. Панаев рассказывал, что, увидя печатный текст в «Современнике», Лермонтов был возмущен. Поэма была искажена цензурой. Ее подлинное название было «Тамбовская казначейша», – но цензурное ведомство имело указания оберегать административные порядки и исключило все стихи, где можно было заподозрить неуважение к тамбовскому градоначальству; даже самое название города было заменено инициалом или исключено вовсе. Не попали в печать и строчки, где поэт позволял себе отступления от строгого религиозного канона или от нравственности в ее официальном понимании. Некоторые стихи, вычеркнутые из текста, до нас не дошли; другие сохранились в памяти современников, – насколько точно, неизвестно. Так, друг и родственник Лермонтова А.П. Шан-Гирей сообщал биографу поэта П.А. Висковатому пропущенный стих в строфе I: «Там зданье лучшее – острог». Висковатов по устному преданию восстанавливал и другие стихи.