Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

Всенощную пели семинаристы и пропели бы хорошо, но к ним стал почему–то пришедший певец из Коодзимаци, Иван Накасима, и до того портил пение, что я едва выдержал до конца службы; по окончании же, давши благословение всем, обратился на клирос и сделал строгий выговор Накасима, и запретил вперед допускать его в число поющих; он больше всего издавал звуки, почти не произносил слов, а ревел, раздирая слух безобразным своим голосом. Думал я, что пьян он, но не видно было этого; просто не благоговейный дурак; когда пел здесь, воздерживался, а в Коодзимаци распустился и привык к безобразничанью. Узнать доподлинно, как он там, и если что — то и совсем со службы выгнать можно.

23 декабря 1900/5 января 1901. Суббота.

С шести часов Литургия. В числе поющих был и вчера выбраненный Иван Накасима, несмотря на запрещение становиться здесь на клирос; зато пел так скромно, что почти и не слышно было его совсем.

Всю ночь и весь день — беспрерывный дождь.

За всенощной, кроме школ, почти никого. Был еще Никанор Мураками, церковный старшина в Такасимидзу, лучший из тамошних христиан; являлся днем ко мне, говорил, что нарочно прибыл на праздник сюда.

Из иностранцев были: Rev. Jefferys и Mrs. Sweet. При такой ужасной погоде и такой дали, с Цукидзи, это был просто подвиг. Но они думали, что служба предрождественская — не зная, что числа праздничных дней передвинулись, по случаю нашего высокоса в 1900 году. Впрочем, Rev. Jefferys имел еще получить от меня рекомендательное письмо к Преосвященному Тихону в Америке, не зная то, что это письмо я к нему уже послал с его посланцем, приходившим уведомить, что Джефферис и мадам Свит собираются сюда в Церковь. После службы они зашли ко мне. Я надписал и послал Преосвященному Тихону чрез Джеффериса, взявшего любезно доставить «Альбом японских видов и обычаев» и «Соборные протоколы» наши нынешнего года. Джефферису же подарил «Альбом рисунков Владимировского в Киеве Собора», которым он очень восхищался в то время, как я справлял посылку Преосвященному Тихону.

24 декабря 1900/6 января 1901. Воскресенье.

В девять часов Литургия — с причастниками было человек двадцать.

В три часа вечерня, по окончании которой — величание пред иконой Рождества Христова, то есть вышли — я в мантии, священники и диаконы в облачениях пред икону, певчие стали полукругом у иконы и пропели тропарь и кондак «Дева днесь», после чего все приложились к иконе.

В шесть часов повечерие и всенощная. Христиан из города мало.

Из провинциальных некоторых Церквей, да и от о. Вениамина из Нагасаки, пришли поздравления с праздником Рождества. Так–то внимательны к календарю! Да и календарю–то нашему пора бы перестать путаться и путать.

Что за убийственное расположение духа целый день — и все эти дни! Никогда, кажется, так пусто и холодно на душе не было. Что это? Устал ли я очень? Или устарел? Во всяком случае, дай Бог пройти этой вялости, апатии. Еще много дела впереди: не переведши богослужения, я не должен лечь в гроб; значит, лет на десять силы еще нужны, а там в — пищу червям.

25 декабря 1900/7января 1901. Понедельник.

Праздник Рождества Христова.

За Литургией, слава Богу, было много христиан; кроме боковых частей, Собор был полон, и именно христианами — язычников сегодня совсем не видать было. Из русских никого не было; из иностранцев был Rev. Jefferys с одним из своих американских миссионеров.

После Литургии обычное поздравление многих и пение певчих, при котором был и Jefferys со своим товарищем, бывшие также на чае, вместе с священнослужившими и другими. Джефферис молился в Соборе совсем как православный. Близок он к православию, но порог тем не менее не по силам ему перешагнуть — по всему это видно. Он лишь стрелка, качающаяся и влекомая к магниту, но в то же время крепко сидящая на своем стержне национальной гордости и предвзятых суеверий.

В два часа отправился с поздравлениями в Посольство. Посланник Извольский сказал, что отправил секретаря Андреева с поздравлением ко мне — сам же болен, не выезжает. Потом показал мне план переноса Церкви со второго этажа вниз, отдельным зданьицем. Жаль, что сие зданьице будет не на восток алтарем, а на задний двор; это — что нс на восток — я и сказал как неудобство перенесения, но посланник возразил: «Где же тут, в домовой Церкви, соблюдать направление?» — Когда уж решено, и план, и смета составлены, то что ж и спорить! Все равно не переменишь. Заметил я еще, что коли переносить и ставить отдельным строением, то хорошо бы расширить, потому что теперешняя Церковь очень мала. Посланник возразил: «А средства где на это?» Стало быть, выйдет смешной каменный шалашик (нынешняя комнатка–церковь, совершенно в тех же размерах выведенная наружу). Боюсь, как бы будущий посланник не обратил его в баню, выведши Церковь еще куда–нибудь, как нынешняя комната-Церковь обратится в ванную, или в что–либо подобное. — Впрочем, вреда для Японской Церкви от всего этого не выйдет.

В шесть часов всенощная, пропетая двумя хорами довольно плохо, ибо многие певчие простудились, а все устали, так как пение рождественское весьма трудное, особенно при Литургии Василия Великого. Зато и слушать их было некому — в Церкви, кроме учащихся, был только один какой–то русский, уставивший подсвечники свечами, японских христиан из города — никого, должно быть, потому, что погода совсем испортилась — рубит холодный дождь.

Вот еще явление: разом в две провинциальные Церкви требования священников хоронить умерших; завтра для этого и отправятся оо. Симеон Юкава и Феодор Мидзуно; а свои христиане у них здесь останутся на время без обычного христославленья. — Больше священников нужно иметь при Соборе.

26 декабря 1900/8 января 1901. Вторник.

2–й день Праздника.

С восьми часов Литургия, отслуженная о. Романом Циба при пении обоих хоров.

Были причастники — дети. — Причт и христиане из Коодзимаци делали обычное поздравление. Кроме четырехголосного хора, бедно пропевшего, по недостатку голосов, пели дети Воскресной школы, и так мило, что я заслушался их простодушного, задушевного мягкоголосного пения.

Все утро до полудня портил своим приставаньем с возбужденными рассказами опять тронувшийся в уме, бывший когда–то катихизатором, теперь служащий в одной городской компании, Василий Мабуци. Финал его речей, терпеливо выслушанных мною с самого пребывания его в Катихизаторской школе, по сие время тот, что наступает Страшный Суд. Уверял я его, что до Страшного Суда еще далеко. По–видимому, успокоился и ушел, но вечером опять пришел в Церковь; в половине службы добивался видеться со мною, стоявшим в алтаре, — не допустили; по окончании заявился, что желает исповедаться, а завтра причаститься. Я сказал, что следовало об этом подумать постом, или же подождать следующего поста. По–видимому, принял это внушение, но хотел опять мучить меня нескончаемой сумасшедшей болтовней; я должен был на ключ затвориться от него.