Бледная графиня - Георг Борн

— Но ты же сама сказала: теперь, когда устранено последнее препятствие…

— Жадность лишает тебя рассудка. Именно сейчас, когда деньги так близки, и надо быть особо осторожным. Они будут получены, но когда точно — я сказать не могу. Я и так из-за твоих непомерных требований и мотовства залезла в большие долги и нуждаюсь теперь не меньше твоего.

— Нуждаешься?.. В шампанском и устрицах, — насмешливо сказал Митнахт. — Знаю я тебя!

— Да хоть бы и так! — гордо ответила ему Камилла. — И я бы на твоем месте не доходила до такой наглости. Ты получаешь здесь все, что можно и нужно. Я сама ношу тебе и вино, и еду. Тебе этого мало?

— Я живу как в тюрьме, и это мне надоело.

— Зачем же ты сюда шел?

— Какой глупый вопрос! — вскипел Митнахт. — Потому что у меня не было ни гроша денег.

— Я ни разу прежде не видела тебя таким, хотя ты не однажды приходил ко мне — наполнять свои карманы. Но тогда ты был хотя бы в приличном виде. А теперь совсем опустился, стал совершенно другим человеком.

— А благодаря кому? — обиделся Митнахт. — Сейчас, вспоминая по ночам прошлое, я тысячу раз проклинаю ту минуту, когда встретил тебя в первый раз. Я был авантюристом — хорошо. Служил наемником под чужими знаменами — да. Был игроком — да. Но не преступником, не убийцей!

— К чему ты все это говоришь?

— Я проклинаю тебя, когда вспоминаю свое прошлое!

— Что было, то прошло. Лишь дураки думают о том, чего уже нельзя изменить, — холодно сказала графиня.

— Ты обещала мне награду за наградой, только бы я сделался твоим помощником.

— И разве я не исполняла своих обещаний?

— Теперь, когда я сижу в этом каменном мешке, прошлое снова проходит перед моими глазами, словно это было вчера…

— Уж не раскаяние ли ты тут передо мной разыгрываешь? — с язвительной усмешкой спросила графиня. — Напрасный труд. Подобная глупость может окончиться для тебя эшафотом.

— Ты хочешь сказать, что назад дороги нет и путь для меня остался только один? Что ж, ты права. Благодаря тебе, я зашел так далеко, что преступление за преступлением стало нормой моей жизни.

— Что значат эти упреки?

— Ты еще не знаешь, что по дороге сюда я должен был убить ни в чем не повинного человека, телеграфиста из Баума, который отправлял депешу Марии Рихтер. Он узнал меня.

— Но он, кажется, сам лишил себя жизни?

— Нужда всему научит. Я устроил так, чтобы все решили, что это самоубийство.

— Остановись, Курт, — прервала Митнахта графиня, в голове которой мелькнула новая идея. — Ты знаешь, что в этой же башне я поместила Лили. Она, кажется, замышляет побег. После той ночи, когда ты вернулся, утром под окном ее комнаты обнаружили следы копыт…

— Теперь она одна стоит у нас на дороге, — мрачно заметил Митнахт.

— И она по-прежнему обвиняет тебя. Я все силы приложила к тому, чтобы перевести ее сюда, но пока жива она, нам миллиона не получить.

— Если уж все так далеко зашло, то надо поскорее кончать с этим делом.

Дьявольская улыбка тронула губы графини, но Митнахт ее в темноте не заметил.

— Но надо соблюдать предельную осторожность. Поспешность может испортить все дело.

— Она исчезнет, как и появилась, неожиданно и необъяснимо, — пообещал зловещим шепотом Митнахт.

— Лучше всего, если это произойдет при попытке к бегству, — сказала графиня, — а попытку такую я берусь устроить в самое ближайшее время.

— Только предупреди заранее.

— Будь осторожен, Курт, и тогда нам все удастся. Тебе тем легче действовать, что никто не знает о тебе. Лили убежит и пропадет бесследно. Это будет очень легко объяснить. Мы сделаем так, что все подумают, будто, видя неудачу своего обмана, она решила бежать, чтобы не подвергнуться заслуженному наказанию.

Митнахт молчал.

— Да, ты прав: она так же непонятно исчезнет, как и появилась. И это, я уверена, не вызовет никаких подозрений. Но пока главное для тебя — не выдать своего присутствия здесь.

— А ты постарайся больше не испытывать моего терпения, — хмуро сказал Митнахт.

Графиня вышла от Митнахта. Благополучно пройдя по коридору, она заперла железную дверь башни и начала уже подниматься по лестнице, ведущей в ее покои, как вдруг услышала, что внизу, в передней, с шумом отворилась входная дверь.

Графиня выглянула вниз через перила и увидела Леона Брассара. Он был в страшном волнении. Вышедший ему навстречу слуга испуганно отскочил от него. Леон же, казалось, ничего не видел и не слышал.

Леон шел к лестнице, и графиня подумала, что он спешит к ней с каким-то важным известием. Не касается ли оно Этьена Аналеско? Не спасся ли он, чего доброго, и на сей раз?

А Леон тем временем поспешно взбежал на лестницу и, не замечая графини, прошел в ярко освещенную гостиную. Рыжие его волосы были всклокочены, лицо имело нездоровый зеленоватый оттенок, глаза были тусклы и неподвижны — в общем, он казался придавленным некой непомерной тяжестью.

— Не меня ли вы ищете так поздно, Леон? — спросила графиня, входя вслед за ним.

При виде графини лицо Брассара исказилось яростью, и та в недобром предчувствии невольно отступила.

— Да, я ищу тебя! — воскликнул Леон. — Я не мог ждать утра. Я бы задохнулся от гнева.

— Что с вами случилось? — удивилась графиня.

— Господи! Если бы я мог вернуть ему жизнь! — простонал Леон. — Да, это было бы твоей гибелью… Принц Аналеско был единственным человеком, которого ты боялась. Но нет — он умер… Я его убил… Но я оказался лишь послушным орудием в твоих руках. А ты, ты все задумала! Ты направила мою руку…

— Остановитесь! Вы с ума сошли! — воскликнула в ужасе графиня.

— А… Боишься, что кто-нибудь услышит? — сказал Леон. — Или опять отопрешься, скажешь, что ты ничего не знала?.. Ведь ты знала, что он мой отец. Что не его, а твоя вина, что мы так долго были в разлуке. И ты дошла до такой преступной низости, что, не поколебавшись, заставила меня поднять руку на собственного отца, который хотел вывести на чистую воду все твои злодеяния… Ты сделала это, прекрасно зная, что я твой сын, проклятая! Ты не пощадила своей собственной крови!..

— Замолчи! — прервала графиня. — Все это безумный бред.

— Да? Ты бы очень хотела сейчас сделать из меня сумасшедшего, так как боишься, что я донесу на тебя. Или ты полагаешь, что после всего случившегося я стану любить и уважать тебя как мать? Хороша мать, которая сына делает орудием своих позорных преступных замыслов!

— Я давно знаю, что ты мой сын, но кто тебе приказывал поднять руку на отца, кто толкал на этот поступок, кто сделал извергом, которому нечего ждать пощады от закона? Неужто я? Чем ты все это докажешь? — спросила графиня.

Леон злобно усмехнулся.

— Ты уже успела позабыть, что говорила и делала совсем недавно. И ты еще будешь утверждать, что не пыталась подговорить меня убить принца Аналеско? Не смеши меня своими неуклюжими попытками остаться чистой и ни в чем не повинной. Нет, это все твоих рук дело. И не смей лгать, не думай отрицать, иначе я тебя тут же задушу. Пусть и сам погибну, но отомщу за отца и себя. Неужели ты не боишься Божьего правосудия?

— Ступай к себе и успокойся, — велела графиня. — Ты ничего не потерял в том, что останешься моим сыном, а не сыном Этьена Аналеско.

— Твоим? Да есть ли что позорнее и преступнее этого? Я проклинаю тебя! Если бы я только мог возвратить жизнь своему отцу, я бы с радостью отдал ему свою! — Леон Брассар в бешенстве сжал кулаки. — Все будет прощено, для всякого грешника будет Бог милосерден. А ты, ты останешься проклята навеки!

— Ты хочешь разбудить своими криками всю прислугу, глупец? — разгневалась графиня.

— А чего тебе бояться? — злобно усмехнулся Леон. — Тебя же ничто не страшит. Разве тебя может тронуть, что всем своим нерадостным прошлым я всецело обязан тебе? Слишком поздно я это понял. Но не слишком еще поздно, чтобы возненавидеть тебя всеми силами души. Я — твой сын, и я ненавижу и проклинаю тебя! Я должен был бы убить и тебя. Но все впереди, и, предупреждаю, берегись теперь того, кому ты когда-то дала жизнь!

Графиня поняла, что сейчас она сделать совершенно ничего не сможет, что надо позволить гневу Леона выйти наружу.