Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

– На! Хороший чай.

Я проглотил его, стараясь не задерживать во рту.

– У тебя страх близко, – оценивающе оглядев меня, определил Больжи, – но пузырь не шибко большой. Всю голову не займет, если надуется, маленько оставит соображать. А у начальника твоего пузырь большой, зато от головы далеко.

– И что лучше? – ревниво спросил я.

– Оба ничего. Плохо, когда большой и близко.

– А у вас?

Он засмеялся.

– У меня совсем нет. Старый стал, лопнул.

От тишины и зноя звенело в ушах. Вдали, на краю поля, я видел лобовые силуэты танков с вывернутыми набок пушками. Это означало, что обед еще не кончился.

– Колбасу не взял, – с внезапной решимостью произнес Больжи, – я тебе гау дам!

– Гау?

– Да.

– Что это?

Больжи затруднился, видимо, перевести это слово на русский.

– Гау… На нем Саган-Убугун нарисован. Белый старик, так мы зовем.

– Танка? – предположил я, рисуясь тем, что знаю, как по-бурятски называются буддийские иконы на шелке.

– Нет. В бой пойдешь, на шею повесишь. Пуля не тронет, пузырь надуваться не будет.

Я понял, что речь идет о каком-то амулете.

– Барон Унгэр, знаешь его? – сощурился Больжи.

– Знаю, – подвердил я, догадавшись, что имеется в виду барон Унгерн.

– Унгэр его на груди носил.

– Такой же, как у вас?

– Зачем такой же? Этот самый.

– Ваш гау? – не поверил я. – Который вы мне подарить хотите?

– Носил. Почему, думаешь, его убить не могли?

– Его же расстреляли.

– О! – снисходительно улыбнулся Больжи. – Это потом.

– И не жалко вам отдавать такую вещь?

Больжи высунул кончик языка и коснулся его пальцем.

– Такое слово тут есть, а тут, – приложил он руку к левой стороне груди, – нету. Я старый, на войну не пойду. Мне не надо. Ты молодой, тебе надо. Раньше у нас как было? Лама парня лечит, денег совсем не берет, баранов не берет. Мужчину лечит женатого, одну цену берет. А старик лечиться пришел, давай две цены – за себя теперь и за молодого.

Слышно стало, как заработал двигатель головного танка. Вслед за ним загрохотали остальные, башни начали медленно поворачиваться в походное положение.

– Завтра принесете? – спросил я, скрывая волнение, охватившее меня при мысли, что стану обладателем этой реликвии. – А то мы скоро снимаемся отсюда.

– Зачем завтра? – удивился Больжи. – Вечером приходи. Ферму видел? Дальше мой дом.

2

В то время все мои сведения об Унгерне были почерпнуты из двух источников: советско-монгольского фильма «Его звали Сухэ-Батор» с загримированным под монгола актером Львом Свердлиным в главной роли и книгой Б. Цыбикова «Конец унгерновщины», изданной в Улан-Удэ в 1947 году. Я раскопал ее в Республиканской библиотеке. На каталожной карточке имелся замысловатый шифр, означавший, как выяснилось, что читать этот труд позволено не всем, но заведующая читальным залом мне симпатизировала, к тому же лейтенантские погоны доказывали мою благонадежность. Книгу я получил, и она, за вычетом ритуальных анафем, оказалась весьма информативной: автор описывал не только конец унгерновщины, что можно было ожидать из заглавия, но и ее начало, и то время, когда безумный барон находился на вершине могущества.

В Забайкалье он командовал Азиатской дивизией, на две трети состоявшей из монголов и бурят, и подчинялся атаману Семенову. Осенью 1920 года, когда Красная Армия вместе с вышедшими из тайги партизанскими отрядами повела наступление на белую Читу, Унгерн с восемью сотнями всадников двинулся к Урге – монгольской столице, резиденции Богдо-гэгена VIII. Духовный владыка монголов, восьмое перерождение тибетского подвижника Даранаты, он с 1911 года, с тех пор, как Поднебесная Империя превратилась в Китайскую Республику, а Халха (Внешняя Монголия) получила независимость, был ее монархом, но теперь сидел под арестом в собственном дворце. Генерал Го Сунлин занял Ургу и вернул мятежную провинцию под власть Пекина.

Не сумев захватить столицу, Унгерн ушел в верховья Керулена, пополнил свои поредевшие сотни отрядами монгольских князей и в начале февраля 1921 года, после трехдневных боев, штурмом взял Ургу, выбив из нее 15-тысячный китайский гарнизон. Китайцы отступили на север, оттуда попытались пробраться на восток, в метрополию, но дойти до спасительной границы удалось немногим. В степи вдоль Калганского тракта остались лежать раздетые победителями трупы. Здесь пировали волчьи стаи, неслись, подпрыгивая на мертвых телах, призрачные мячи перекати-поля.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сразу после победы Унгерн очистил Ургу от вредных элементов, каковыми считались все евреи, включая женщин и детей, большевики заодно с эсерами и сибирскими кооператорами и те китайцы, кто отрезал себе косу – символ верности свергнутой маньчжурской династии Цинь. Наконец трупы были убраны с улиц, под рев труб и гудение раковин Богдо-гэген въехал в ликующую Ургу и вновь занял монгольский престол. На торжественном обеде в день коронации Унгерн сидел от него по правую руку, выше всех князей и лам. Помимо высшего княжеского титула цин-ван ему был дарован ханский, доступный лишь чингизидам по крови, он получил звание «Возродивший государство великий батор, командующий» и право на те же символы сана и власти, что правители четырех аймаков Халхи, – отныне этот потомок крестоносцев мог носить желтый халат-дэли и желтые сапоги, иметь того же цвета поводья на лошади, ездить в зеленом паланкине и вдевать в шапку трехочковое павлинье перо.

Желтый цвет – это солнце. Зеленый – земля, жизнь. Три очка в радужных переливах знаменуют третью степень земного могущества – власть, имеющую лишний глаз, чтобы читать в душах.

Из нежно-зеленой завязи родился сияющий золотой плод – перед Святыми воротами Ногон-сумэ, Зеленого дворца Богдо-гэгена, генерал-лейтенант Роман Федорович Унгерн-Штернберг, хан и цин-ван, откинув занавесь паланкина, куда он пересел из автомобиля за полсотни шагов от дворца, мягким желтым ичигом ступил на расстеленную в пыли кошму с орнаментом эртни-хээ, отвращающим всякое зло.

Ногон-сумэ располагался на берегу Толы, от городских кварталов его отделяла широкая и плоская речная пойма, покрытая унылым серым галечником. Полковник Козловский с казаками конвоя и ординарец, поручик Безродный, остались за воротами, отсюда барона сопровождал лишь ученый лама Найдан-Доржи-гелун, астролог и гадатель-изрухайчи, в прошлом состоявший при буддийском храме в Санкт-Петербурге. Унгерн считал себя буддистом, молился в столичных дуганах, жертвовал монастырям крупные суммы, чем раздражал своих русских соратников, предпочитавших, впрочем, не афишировать этих чувств, но немногие знали, что он мечтает обратить в желтую веру сибирских крестьян, а затем покатить колесо учения дальше на запад. Христианство не сумело ни сохранить монархии в Европе, ни противостоять революции, гибельная культура белой расы проникла в Японию и даже в Китай, где республиканцы-гаммны свергли маньчжурскую династию. Единственным народом, не затронутым этой заразой, оставались монголы.

Унгерн вошел в ворота. Цэрики дворцовой гвардии Богдо-гэгена неумело взяли на караул, по двору покатился почтительный шепот:

– Джян-джин… Джян-джин…

Это было переиначенное на монгольский манер китайское цзянь-цзюнь– генерал.

Парадное крыльцо дворца имело восемь ступеней – прообраз буддийского восьмеричного пути к спасению. Толпившиеся у входа ламы расступились, неправильными шпалерами выстраиваясь у стен. Все двери были распахнуты, Унгерн увидел знакомую анфиладу комнат, беспорядочно увешанных картинами в золоченых рамах, уставленных изваяниями бурханов и китайскими вазами. Всюду тикали настольные, напольные и настенные часы, в застекленных коробках стояли чучела экзотических зверей и птиц. Первые напоминали о краткости земной жизни, вторые – о том, в каких разнообразных обличьях она существует внутри круга сансары.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Двое провожатых бесшумно скользили впереди. Когда шли мимо изображения какого-то будды или бодисатвы, Найдан-Доржи пояснял, кто это и при каких обстоятельствах следует обращаться за помощью к нему. В его обязанности входило посвящать барона в учение о четырех благородных истинах, но Унгерн прежде всего ценил в нем умение предсказывать будущее – по звездам, по рыбьей чешуе, по трещинам на брошенной в огонь бараньей лопатке. В начале каждого лунного месяца Найдан-Доржи определял счастливые и опасные дни, указывал числа, несовместимые с применением артиллерии, пулеметов или холодного оружия. В особых случаях исполнял обязанности переводчика. Унгерн понимал по-монгольски, но сам говорил плохо.