Уэверли, или шестьдесят лет назад - Вальтер Скотт

Когда Эдуард явился к ней в дом, его немедленно приняли. В большой и мрачной комнате, обитой шпалерами, Флора сидела у решетчатого окна и шила из белой фланели что-то напоминавшее одежду. На некотором расстоянии от нее сидела пожилая женщина в монашеском платье, по виду иностранка. Она читала католический молитвенник, но при появлении Уэверли положила его на стол и вышла из комнаты. Флора встала, чтобы приветствовать его, и протянула ему руку, но никто не решался затворить первым. Яркие краски ее лица совершенно поблекли; она сильно похудела; цвет ее кожи напоминал чистейший мрамор и резко отделялся от траурного платья и черных, как смоль, волос. Однако и среди всех этих признаков скорби в ее одежде нельзя было заметить ни малейшей неряшливости или небрежности, даже волосы, лишенные каких либо украшений, были причесаны с обычной заботой и тщательностью. Первые же ее слова были:

— Вы его видели?

— Увы, нет, — отвечал Уэверли, — меня не допустили.

— Это на них похоже. Но нам приходится подчиняться. Как вы думаете, вам удастся добиться пропуска?

— Да… на завтра… — сказал Уэверли, но произнес последние слова так тихо, что его едва можно было расслышать.

— Да… завтра или никогда, — промолвила Флора и, подняв глаза к небу, добавила: пока все мы, как я уповаю, не встретимся там. Но я надеюсь, вы еще увидите его в этом мире. Он всегда сердечно любил вас, хотя… но к чему говорить о прошлом?

— Да, к чему! — эхом отозвался Уэверли.

— И даже о будущем, мой славный друг, — сказала Флора, — если речь идет о мирских событиях. Как часто рисовала я себе в воображении вероятность этого ужасного исхода и старалась представить себе, как я переживу свою долю. И все же каким беспомощным оказалось воображение перед невыразимой горечью этого часа!

— Дорогая Флора, если твердость вашего духа…

— В том-то и дело, — ответила она с каким-то диким воодушевлением, — в моем сердце, мистер Уэверли, в моем сердце гнездится вечно бодрствующий демон и шепчет мне… — но было бы безумием прислушиваться к нему — …что твердость духа, которой Флора так гордилась, именно и погубила ее брата!

— Боже мой! Как можете вы высказывать такие ужасные мысли?

— А разве не так? Эта мысль преследует меня, как призрак. Я знаю, что привидений нет, что они плод нашего воображения, но этот призрак не отстает от меня, навязывает свои ужасы моему разуму, шепчет мне, что брат мой, такой же горячий, как и непостоянный, рассеял бы свою энергию на сотню предметов, если бы не я. Но это я, именно я научила его сосредоточить все свои силы на одной-единственной цели и поставить все на одну отчаянную ставку. О, если бы я могла припомнить, чтобы я хоть раз сказала ему: «Поднявший меч от меча да погибнет», или: «Останься дома, побереги себя, вассалов своих и свою жизнь для предприятия, достижимого для человека». О, мистер Уэверли, это я разжигала пламя в его душе, и сестра Фергюса по меньшей мере наполовину виновна в его гибели!

Эдуард старался опровергнуть эту ужасную мысль всеми несвязными доводами, какие приходили ему на ум. Он напомнил ей принципы, в которых они оба были воспитаны и которые оба считали долгом положить в основу своего поведения.

— Не думайте, что я их забыла, — сказала она, с живостью взглянув на него, — я сожалею об этой попытке не потому, чтобы считала ее преступной, — о нет! в этом я совершенно тверда, — а потому, что она была неосуществимой и не могла окончиться иначе.

— Но она ведь не всегда казалась такой отчаянной и рискованной, какой была на самом деле, и смелый дух Фергюса непременно бы на ней остановился, независимо от того, одобрили ли бы вы его или нет; ваши советы придали только некое единство и последовательность его поступкам, благородный оттенок его решениям, но не побуждали его так действовать…

Но Флора уже не слушала Эдуарда и снова погрузилась в свое шитье.

— А помните, — сказала она с мертвенной улыбкой, — как вы однажды застали меня, когда я связывала для Фергюса свадебные банты? Теперь я шью ему брачную одежду. Наши здешние друзья, — продолжала она, подавляя свое волнение, — решили предать освященной земле в их часовне кровавые останки последнего Вих Иан Вора. Но не все они будут покоиться вместе… Его голова! Мне не дадут последнего жалкого утешения поцеловать губы моего бедного, дорогого Фергюса!

Несчастная Флора истерически зарыдала и опустилась без чувств на свое кресло. Пожилая леди, которая оставалась в прихожей, поспешила войти и попросила Эдуарда удалиться, но не уходить совсем.

Когда примерно через полчаса его опять пригласили, он увидел, что мисс Мак-Ивор страшным усилием воли овладела собой. Тогда он решился передать Флоре желание мисс Брэдуордин видеть в ней свою приемную сестру и помочь ей в осуществлении ее будущих планов.

— Недавно я получила письмо от Розы, — ответила она, — она пишет о том же. Но горе себялюбиво и всепоглощающе, иначе я написала бы ей, что даже в моем отчаянии я почувствовала какой-то проблеск радости, узнав о ее предстоящем счастье и о том, что добрый старый барон уцелел среди общего крушения. А это передайте моей дорогой Розе; это единственное ценное украшение, которое было у бедной Флоры, и подарено оно ей было принцессой. — Она положила ему в руку футляр с бриллиантовой цепью, которой обычно украшала свои волосы. — Мне она в будущем не понадобится. Заботы моих друзей обеспечили мне место в монастыре шотландских бенедиктинок в Париже. Завтра, — если у меня только хватит сил пережить завтрашний день, — я отправляюсь в путь с этой почтенной монахиней. А теперь, мистер Уэверли, прощайте! Будьте счастливы с Розой, как этого заслуживает ваше доброе сердце!.. И вспоминайте иногда о друзьях, которых вы потеряли. Не пытайтесь меня больше видеть. Здесь ваша доброта не достигнет цели.

Она протянула ему руку, которую Уэверли оросил потоком слез. Неверной поступью вышел он из ее комнаты и вернулся в Карлейл. В гостинице его ожидало письмо от приятеля-юриста, сообщавшего, что на следующее утро, как только откроют крепостные ворота, его допустят к Фергюсу и позволят оставаться с ним до той минуты, когда прибытие шерифа подаст сигнал к роковому шествию.

Глава 69

И скоро уйду я из мира грехов;Смерть бьет в барабаны, и гроб мой готов.

Уэверли в эту ночь не спал ни минуты. Едва забрезжил рассвет, он был уже на площадке перед старинными готическими воротами замка Карлейл. Он долго бродил по ней во всех направлениях, пока наконец не наступил час, когда, по установленным для гарнизона правилам, отворяли ворота и спускали подъемный мост. Эдуард предъявил свой пропуск, и ему дали пройти.