История одной семьи - Майя Улановская

А вот, что написал матери её брат дядя Сёма в 1956 году, когда мы все освободились:

….Этого счастливого дня я ждал около 10-ти лет. Было очень трудное время, когда от всех приходилось скрывать, ибо это очень тяжёлыми последствиями ложилось на всех близких и даже дальних родственников.

А между тем, мой дядя был простым советским служащим, работал в каком-то транспортном управлении.

Иногда нам разрешали, получив посылку, сообщить об этом родным. И родные удивлялись, почему письмо такое короткое:

28.3. 54

Дорогие мои!

Вашу посылку я получила. Большое спасибо. Мой новый адрес для писем: Иркутская обл., г. Тайшет, п/я 215/023, для посылок: Иркутская обл., Тайшетский р-н, п/о Костомарово, п/я 215/023.

В посылках я не нуждаюсь.

Жива, здорова, телеграмму получила. Жду писем, целую, Майя.

Такие письма — идеал для начальства. Нам постоянно внушали, что писать надо кратко, иначе письмо не дойдёт. И теперь я не знаю точно, какова судьба недостающих писем (т. е., сохранилось меньше, чем разрешённых два письма в год) — выбросила их цензура или они пропали позже, когда бабушка и сестра, а потом Стелла, пересылали их от одного к другому.

Вот листок того времени — письмо отца, посланное маме через Стеллу и потому — без даты:

Дорогая моя!

Только что получил первое письмо от Маечки и счастлив. Угнетает только твоё молчание. Вспомнил твою уверенность, что «под наши надежды подведено серьёзное основание». Что это — разочарование? Напрасно. Не скоро сказка сказывается. Пиши, пожалуйста. Мне многого не нужно — пару слов о своём здоровье, и что ты знаешь о Майе. В её собственном письме, к сожалению, фактических данных мало. Я по-прежнему здоров, работаю немного и, как все, жду приятных новостей. Как ты?

Будь здорова, целую тебя крепко и жду весточки.

Алёша

Кое-что, конечно, «погибло естественной смертью», просто затерялось. 1-е письмо Стеллы, такое драгоценное, не сохранилось. Началась либерализация, ограничения на переписку отменили, и писать стало можно сначала раз в 2 месяца, а потом — неограниченно. Вот одно из первых моих писем Стелле, с вложенным первым письмом для матери (переписку между лагерями разрешили, помнится, только через год):

22.5.54

Дорогая Стеллочка!

Радуюсь возможности написать Вам письмо. Жаль, что я не умею писать восторженных писем, потом что обыкновенными словами трудно выразить всё, что у меня сейчас на душе.

Две недели назад получила от вас посылку. Это был второй радостный день за последние несколько лет. Первый — это когда я получила Ваше письмо. Не могу даже сказать, чему я больше всего обрадовалась — письму от папы, книгам, таким замечательным, или же в отдельности каждому пакетику, в которых чувствовались Ваши заботливые руки. А фотокарточка! Ведь моя милая сестрица не присылала мне ни письма, ни фотографии. Честное слово, я гораздо чаще смотрю на Ваше милое лицо, чем на хитрую иркину физиономию.

Прошу Вас, Стеллочка, не присылайте мне продуктов и вещей. От книг отказаться не могу. В предыдущем письме я просила, если можно, учебник английского языка для вузов и какие-нибудь стихи. Но больше не нужно даже книг.

Вы мне должны поверить, если я скажу, что материально я ни в чём не нуждаюсь. Честное слово. Труд лёгкий, не физический. Здоровье у меня хорошее. Я хотела бы, чтобы маме и папе было так легко, как мне.

Единственная тяжесть — разрыв с семьёй. Но эту тяжесть облегчили Вы, моя дорогая сестричка. Бандероль пока не получила. Пишу пару слов мамочке:

Мамочка, как тяжело не иметь от тебя ни одной строчки. Теперь я понимаю, за что ты так хвалила Стеллу и называла её своей дочерью. Она — как добрый ангел нашей семьи. Я её больше люблю, чем Ирину. Последняя любовь к моей сестрице улетучилась, когда я прочла её первое письмо, такое холодное, без всякого сознания своей вины передо мной. Неужели она и тебя так мучает?

Я жива и здорова. Работа лёгкая, не физическая, меня не утомляет. Иногда участвую в самодеятельности. О папе и бабушке я ничего не знаю. Бабушка посылки посылает, а писем не пишет. Получила откуда-то 20 рублей. Думаю, что это от Тамары или её новой знакомой.

Очень рада, что ты теперь знаешь всё обо мне.

Я очень дружна с Галей. Тома её знает. Она мне вместо сестры. Вторая сестра — Стелла, а Ирину я даже не знаю, называть сестрой или нет, я на неё очень обижена.

Пиши, мамочка, если сможешь.

Целую тебя крепко,

Майя

20 рублей мне послала мама, я об этом догадалась. Тамара, как потом и другая моя одноделка, Сусанна, оказалась с ней вместе в Потьме, куда их отправили с Воркуты. Сестра моя, которой к моменту ареста матери было только 10 лет, причинила нам всем много огорчений. Конечно, мы судили её слишком жестоко. Когда, наконец, пришло от неё первое письмо в мае 1954 года, через два года после моего приезда в лагерь, я ответила ей со всей накопившейся горечью:

7.5.54

Здравствуй, Ирина!

Получила твоё письмо, написанное из Москвы. Это письмо меня одновременно обрадовало и огорчило. Обрадовало потому, что я, наконец, знаю, что ты жива и здорова, а огорчило потому, что ты, я вижу, до сих пор не понимаешь, какая ты свинья. Я ожидала, что ты хотя бы извинишься за своё молчание, но ты, оказывается, считаешь, что не написать сестре ни одного письма — это ничего особенного. Я помню, что ты и раньше ленилась писать письма, но по отношению ко мне я вижу не лень, а кое-что похуже.

Конечно, ты — уже взрослый человек, можешь поступать, как хочешь. Я, кстати, упрашивать тебя не собираюсь. У меня есть теперь другая сестра, более внимательная, чем ты. С тех пор, как я получила первое письмо от неё, я как будто ожила.

Мне здесь очень легко в материальном отношении, но тем тяжелее было сознавать полную оторванность от семьи. Ведь бабушка мне тоже почти не писала — всего два письма за всё время, из которых я ничего не узнала ни о ком. Конечно, большое спасибо бабушке за посылки и деньги. Я никогда не забуду этого. Только жаль, что я пока ничем не могу отплатить за её заботу.

Вот, дорогая сестрица, я и прочла тебе мораль, рискуя вызвать твоё недовольство. Может, ты опять перестанешь писать. Как хочешь.

Пойми, ради бога, что я ничего о тебе не знаю уже несколько лет. Даже твой почерк показался мне совсем чужим. Странно думать, что ты уже мечтаешь, в какой институт поступить, рассуждаешь о Бетховене и Рембрандте.

Хочу тебе посоветовать как можно серьёзнее заниматься, как можно лучше быть подготовленной. Не знаю только, какой из тебя врач получится, если ты такая бессердечная. Ну ладно, теперь о другом.