Избранное - Павел Лукницкий

Конечно, бандитам в этом кишлаке было что грабить! Все найденное здесь было разграблено басмачами, И половина банды убралась с добычею за границу. Но, узнав, что в верхнем кишлаке в глиняных ямах хранятся запасы дехканской пшеницы-посевная ссуда, предназначенная для дальних селений,- половина банды, двадцать пять человек, сунулась туда, наверх, в глубь боковой теснины. Из теснины другого выхода не было. Грач знал свой участок. Теснина упиралась в большой снежный хребет, и была только одна боковая тропка, как подкова, огибавшая этот хребет и выводившая в высокую ледниковую долину за этим хребтом, из которой существовал выход в два соседних ущелья. Подъем по тропке был крут и труден даже в летнее время, но никуда в сторону басмачи не могли бы уйти. Грач решил настичь басмачей в верхнем кишлаке.

— Повод! — негромко приказал Грач.- Приготовиться к бою! Ермаков и Хохлов, в дозор!

— Вот те и справили баньку…-разочарованно пробурчал Ермаков. И вдруг, радостно, широко ухмыльнувшись, заорал:-А ну, Хохлыч, двигай! Не теряй время, справимся!… Может, успеем еще в баньку. Даешь!…

Дозор карьером вылетел вперед по боковой тропе. Три бойца, во главе с помначзаставы Семеном Грачом, рванулись за ним.

Теснина пошла трубчатой раковиной, и стены ее гудели от ветра и насмешливо перещелкивало цоканье двадцати восьми копыт. Кони взмокли и останавливались для передышки. Подъем становился круче, кони двигались шагом, бойцы, привставая на стременах, опасливо поглядывали на речку, журчащую под отвесным обрывом далеко внизу. Теснина кончилась, открылась каменистая поляна и над ней, на голове высокой скалы-верхний кишлак. Узкими витками тропа поднималась к нему.

— Поганое место,-пробурчал Грач.-Думай не думай!

Молча спешился, отщелкнул крышку деревянной кобуры, повел коня в поводу. Бойцы пошли за ним с винтовками наперевес. Детонаторы вложили в гранаты. Басмачи могли бы спокойно перестрелять бойцов на этой тропе; но те, задыхаясь от подъема, добрались благополучно до первой ограды кишлака. Только здесь их заметили увлеченные грабежом; в смятении, с криками:

«Аскар… аскар-и-сурх!»-басмачи кинулись к лошадям. Винтовки бойцов покачивались на гребне каменной ограды. Гранаты горели нетерпением в ладонях. Но Семен Грач вовремя удержал стрельбу:

— Стой, отставить!… Там жители между ними. По коням! Кли-ин-ки!…

Но ограда была слишком высока для усталых коней! И когда Грач с бойцами, отыскав пролом, ворвался в кишлак, басмачи уже неслись в сторону белого хребта по тропинке: она вступила в скалы, и выпущенные бойцами на скаку пули запрыгали по камням.:

Грач мгновенно сообразил, что у басмачей один путь: за этот белый хребет, в обход его, по тропинке. Погоня по тропинке бессмысленна. Кони бойцов сейчас задохнутся и, конечно, не пойдут быстрее басмаческих. А выйдя за хребет, в ледниковую долину, раньше бойцов, басмачи осыплют своих преследователей пулями сверху. Кроме того, при прямой погоне возможна засада.

— Стой!-крикнул Грач. Задыхавшиеся кони остановились, напарываясь один на другого.

— Двое останутся здесь,-быстро говорил Грач,- в засаде. На случай-банда вернется. Вот за этим камнем-позиция. Тут не пропустишь! Сам укрыт хорошо. Понятно? Я, Ермаков, Хохлов и вы двое, товарищи, лезем на хребет прямо по снегу. Тут часа четыре подъема. Раньше них, пока они огибать будут, на перевал вылезем. Остальное-по соображению. Для связи, если что, дехкане. Понятно?

— Как есть попятно!-сказал разгоряченный Ермаков. — Так оно правильно будет!

— Кто со мной, повод вле-е-во… Счастливо, товарищи!-И Грач рванул с тропы на прогалину, ведущую к снежному склону.

— Счастливо, товарищ помнач!… Не сомневайтесь!…-донеслись голоса двух остающихся бойцов.

Так начался подъем. Ослепительный снежный склон высокой дугой уходил в солнечное, голубое небо. Всадники казались малыми черными точками на дне гигантской эмалированной ванны. И только Грач в своей бурке был подобен черному квадратному угловатому жуку. Лошади проваливались в снег по брюхо. Тогда всадники спешились и повели коней в поводу. Оборвались всякие разговоры. Люди дышали мелко и часто, как рыбы, кругло раскрыв обжигаемые сухим морозным воздухом рты. Вскоре гимнастерки взмокли насквозь под полушубками и заиндевела шерсть полушубков у ворота и у рукавов. Подъем выгибался в отчаянную крутизну. Кони скользили и останавливались, шатаясь. Поднявшись метров на двести, Грач повалился на снег и задышал со свистом. Бойцы лежали и дышали так же, как он. Лошади хватали губами снег.

Предприятие оказывалось тяжелым.

Отдышавшись, Грач встал и без слова двинулся дальше. Высота хребта ничуть не уменьшалась. Лошади сами себе изобретали зигзаги и на поворотах тупыми глазами безнадежно посматривали вниз. Грач хотел достать из кармана гимнастерки часы, но усталость помешала ему сделать лишнее движение рукой. Он поскользнулся и пополз вверх на четвереньках. Еще метров двести осталось внизу. Он опять повалился на снег, и к нему, побагровевшим лицом вниз, ткнулся Ермаков Великолепная белизна хребта встала еще круче и выше Ко кишлак чернел уже далеко внизу.

— Сволочь гора!-сквозь зубы пробормотал Ермаков, вставая.

Бойцы со злобным упорством тащились вверх. Постепенно ощущение, что сердце вдруг оборвется и камешком канет вниз, прошло. Дыхание приспособлялось и работе сердца яростными скачками. Но зато от ног к спине, к затылку, к обессилевающим рукам наплывало тяжелое оцепенение. Кони все чаще и чаще падали на колени и все безразличней относились к попыткам поставить их на ноги. Пар оседал на шерсти, взлохматил ее, ручейками стекал по бокам. Пограничники продвигались в ожесточенном молчании. Прошло три часа, и только половина подъема была взята. Прошло еще два часа, но еще четверть высоты оставалась наверху. Скорость продвижения явно не соответствовала потраченным на него часам. Солнце легло на хребет и все вытекло внутрь его гребня. Снега посинели и сделались угрожающими. Люди лежали, глотая снег, и отворачивались один от другого. Туловища лошадей ходили, казалось, отдельно-взад и вперед-на раскоряченных, дрожащих ногах.

Предприятие оказывалось безнадежным.

И вот резким порывом ветра, одновременно с темнотой, навалился на людей жесткий холод.

— Помрем…-просипел, не отрывая лица от снега, Ермаков.-Товарищ помнач… конец подошел… помрем.

Бойцы лежали не двигаясь.

Грач ничего не ответил и встал, шатаясь. Он прошел верх десять шагов, словно поднял последние десять пудов.

Оглянулся, увидел, что бойцы лежат неподвижно на прежнем месте. Тогда вдруг, бросив повод, одним прыжком спрыгнув к ним, Грач заорал:

— Чего говоришь? Помрем?… А по-твоему, Суворову легче было? Так нет, братки, не помрем! Будем здесь ночевать!

Ермаков поднял голову и жалобно произнес:

— Как будем ночевать, товарищ помнач? Смерзнем в ледышки и вниз покатимся. Как кони тут устоят? Идти надо бы, да все пропало во мне, товарищ помнач. Пошел бы, да не могу-невмочь…

Семен Грач присел на корточки и ласково заговорил. Он говорил хрипло, отрывисто, но, видимо, убедительно, потому что, когда он привстал, бойцы поднялись один за другим и взялись за дело. Связали лошадей мордами, звездочкой, и лошади застыли неподвижно, удерживая от паденья одна другую. Затем бойцы разгребли снег руками и нарыли из-под снега груду камней. Грач сам сложил камни поперек склона барьером длиною в два метра. Вынув из передних седельных кобур клевер, припасенный для лошадей, бойцы разложили его по верхнему краю барьера. Сверху на клевер бойцы сложили винтовки и покрыли их пятью торбами. Затем Грач сказал Ермакову:

— Ложитесь-ка сюда, дорогой товарищ Ермаков! И Ермаков лег. Второй боец лег на Ермакова, третий — на второго, а на этого навалился Хохлов. Собственно, лежали они на самом снежном склоне, но каждый из них упирался в того, кто был ниже.

— Теперь я сверху лягу,-сказал Грач.-Когда замерзну, будем меняться. Ваша очередь первым наверх, товарищ Ермаков. Понятно теперь?

— Как есть понятно, товарищ помнач, — снизу сообщил Ермаков.

— И не тяжело?

— Не тяжело. В самый раз, товарищ помнач!

— И не холодно?

— Снизу ничего. А сверху он, как жена… Ишь раскормился на заставе, тяжелый, черт! Греет!… Из кучи людей послышался смех.

— Не смейся, дурень, трясешься на мне!… Тут заколыхалась от смеха вся куча.

— Спать, товарищи!-удовлетворенно самому себе улыбаясь, произнес Грач.-А верхний будет дежурить. Все равно не спать верхнему. Полчаса-смена. Сейчас-моя очередь… А только никто к нам сюда раньше утра не сунется.

Снега наливались зеленым светом луны. Ветер ушел по склону и не вернулся. Снизу донеслось похрапывание Ермакова. Так началась эта ночь.

Ночь шла так же, как началась. Только у Грача отчаянно мерзли ноги. Он со злостью вспоминал Марью Степановну. Никакие растиранья не помогали. Осторожно, чтоб не слететь, Грач прошел к лошадям. Они были белыми, потому что их шерсть оледенела. Семен Грач покачал головой, зная, что эта ночь даром им не пройдет. Он подошел к своему коню. Конь жалобно, чуть слышно заржал. Грач снял с седла переметные сумки и отнес их к своему месту. Снял ичиги, растер ноги, надел на них переметные сумки, обшитые изнутри фланелью, и лег. Через несколько минут он понял, что ноги его останутся целы. Тогда он посмотрел на часы: прошел час,-и разбудил бойцов. Теперь Ермаков полез наверх, а Грач оказался под всеми бойцами.