Россия молодая - Юрий Герман

— Ну, да у тебя золотые руки! — говорил буфетчик, глядя, как Якоб готовит посуду для завтрака шаутбенахта. — Ты понимаешь толк в этом деле. А я был обер-шенком в некоем баронском доме, но обер-шенк только подает вина, как тебе известно, здесь же надо сервировать стол и заботиться еще о том, чтобы шаутбенахту понравилась еда. А к нему нынче приехала из Упсалы молодая жена; ты можешь себе представить — этот старый черт женился на молоденькой. Вот она и вьет из него веревки… Пошел даже такой слух, что она отправится с нами на бой китов…

— Женщина — на бой китов? — удивился Якоб.

— Женщина! — передразнил его адмиральский буфетчик. — Но какая женщина! Впрочем, ты сам увидишь, что она такое — фру Юленшерна.

Якоб увидел ее, когда вносил серебряные тарелки в адмиральские покои. Вся розовая, с огромным узлом волос ниже затылка, супруга шаутбенахта сидела на адмиральском столе, покрытом зеленым сукном, и, высоко держа в обнаженной руке гроздь винограда, веселилась, глядя, как ярл Эрик Юленшерна подпрыгивает, словно собачонка, которую дразнят вкусной косточкой.

— Вон! — крикнул шаутбенахт, повернувшись на скрип двери.

— Нет, пусть войдет сюда! — сказала фру Юленшерна. — Я хочу знать всех на моем корабле. Ты — слуга?

Якоб поклонился.

— Ты постараешься, чтобы мне было удобно и весело во время путешествия? Ты будешь мне угождать?

Якоб поклонился опять.

— Очень хорошо! — похвалила фру Юленшерна. — А ваш адмирал говорит, что все здесь грубы, неотесанны и злы, как дьяволы. Он еще говорит, что женщина на корабле приносит несчастье в бою. Но о каком сражении может идти речь, если вы отправляетесь бить китов. А я никогда не видела, как их бьют…

— Иди! — приказал Юленшерна, наступая на Якоба.

— И чтобы завтрак был вкусный! — крикнула вдогонку фру Юленшерна.

Закрывая двери, он слышал, как фру говорила шаутбенахту:

— Ах, вы, кажется, надулись, мой грозный муж? Быть может, вы хотите повесить меня, как вы вешаете ваших матросов? Или наказать кнутом?

В буфетной Якоб сказал:

— Я много лет работал в трактирах и видел таких девиц не раз. Но чтобы эдакая командовала адмиралом — тут есть чему удивляться.

Адмиральский буфетчик засмеялся.

— Дочь графа Пипера ты называешь трактирной девкой?..

— Она дочь графа Пипера?

— И единственная притом.

Вечером в адмиральской каюте было весело: два лейтенанта и эконом эскадры аккомпанировали фру Юленшерне на скрипках и лютне. В открытые настежь окна лилась музыка и новая трогательная песенка, написанная другом короля — пиитом Хольмстремом — по случаю смерти королевского пса — Помпе.

Помпе, верный слуга короля,Спал каждую ночь в постели короля,Наконец, усталый от лет и происшествий,Он умер у ног короля…

Матросы на юте, артиллеристы на гон-деке, солдаты на галереях перемигивались, слушали красивый, нежный голос супруги шаутбенахта.

Многие милые и прекрасные девушкиХотели бы жить как Помпе,Многие герои бы стремилисьИметь счастье умереть как Помпе…

В адмиральской каюте захлопали в ладоши, закричали «браво»; матросы, сидя на бухтах канатов, загоготали.

— Ловко сказано, — произнес один. — Умереть, как собака, у ног короля, — вот, оказывается, чего мне только не хватает…

— Так то ведь — для героев! — сказал другой. — А ты, брат, всего-навсего — Швабра.

Внизу засвистела дудка, запел рожок.

— Эге! — сказал Швабра. — Похоже на то, что придется поработать.

Рожок запел во второй раз. Подошел лейтенант с хлыстом, гаркнул, замахнувшись:

— А вы тут оглохли?

Боцман кричал врастяжку:

— Ста-а-ановись!

К флагманскому кораблю швартовались малые суда, груженные ящиками пороха, ядрами в лозовых корзинах, запасными пушечными станками. Артиллеристы тянули огромные парусиновые рукава от крюйт-камеры к фор-люку — пороховые припасы могли взорваться от случайной искры. На шканцах ударил барабан — под страхом смерти тушить все огни на корабле. В камбузе дежурный по фитилю залил очаг. У корабельного запала, всегда горящего посередине кадки с водою, встали караульные с короткими копьями. Матросы спешно выколачивали из трубок пепел. Вахтенный лейтенант бил в зубы всех, кто заставлял его ждать…

У трапа в крюйт-камеру трижды ударили в колокол. Швабра, выбирая гордень сей-тали, пригрозился:

— Ну, гере китовый царь, берегись! Достанется тебе, бедняге…

5. Фру Юленшерна

Раздеваясь, Маргрет спросила у мужа:

— А как вас собрались колесовать? Это было очень страшно? Вы мне никогда об этом не рассказывали…

Шаутбенахт ответил кислым голосом:

— Бог знает что вам приходит в голову…

— Вы много пролили христианской крови, когда были пиратом? — опять спросила фру Юленшерна.

Он возвел глаза кверху, как бы прося заступничества у бога.

— Много?

И зевнула:

— Никогда не думала, что бывает такая скука…

— Мне некогда скучать, дорогая, — произнес ярл Юленшерна. — У меня много дел…

— Да, у вас у всех государственные дела…

Она сбросила туфли и потянулась:

— Вы, конечно, ничего не замечаете, вы стары, вам все это неинтересно. А я так скучаю, просто не могу жить. Каждый день король подписывает указы один глупее другого. Почему, например, свадьба не может продолжаться более двух дней? Почему дворянину нельзя позвать в гости более двенадцати персон сразу? Почему нельзя устраивать балы, фейерверки, красивые охоты с егерями? Почему?

Ярл ответил твердо:

— Потому что деньги нужны для войны, а ваше дворянство готово пустить по ветру все золото страны…

Он, кряхтя, стащил с лысой головы парик с косичкой, напялил его на болванку, бережно огладил и натянул на лысину полотняный ночной колпак с кисточкой.

— Королю-то все можно! — продолжала Маргрет, бросив на мужа косой, быстрый, брезгливый взгляд. — Я-то хорошо помню, как весь Стокгольм ходуном ходил от его забав, когда он со своими молодыми разбойниками рубил на улицах баранов и травил волкодавами честных людей…

— То была молодость, — пожевав губами, сказал шаутбенахт. — Теперь его величество серьезен и полон величайших замыслов. Европа будет принадлежать Швеции, вы можете в этом быть совершенно уверены…

— Да?

— Да, дорогая…

Он надел парчовый халат и пополоскал рот душистой водою.

— Король мудр и скромен, — сказал Юленшерна. — А скромность есть величайшая добродетель…

— Он ест простую солдатскую пищу! — засмеялась Маргрет. — Боже, как мне надоели эти глупые россказни. Вы, ярл, наверное забыли, что я не деревенская девушка, а урожденная графиня Пипер и кое-что понимаю с детства. Скромные вкусы Карла стоят Швеции не меньше, нежели роскошь Людовика — французам… Так говорит мой отец, а он достаточно знает… Принесите мне грушу!

Ярл принес блюдо с фруктами, но фру Юленшерна вдруг захотела сыру. Юленшерна опять ушел. Она легла в постель, распустила косы, посмотрелась в ручное зеркало, сделала себе гримаску. Было слышно, как шаутбенахт требует у буфетчика сыра. На юте забегали, блоки заскрипели, буфетчик на адмиральском вельботе отправился за сыром в Стокгольм. Шаутбенахт, кряхтя, лег рядом с женой. От нее пахло вином. Ярл закрыл глаза, ему хотелось спать. Он знал: если сейчас не заснет — начнется бессонница. Фру Юленшерна наклонилась над ним, сдернула ночной колпак, пошлепала по лысине:

— У вас голова, как у младенца, в пуху… Вы были блондином или шатеном? Расскажите, коль скоро этого нельзя увидеть… Должна же я знать…

— Вряд ли это теперь имеет значение! — ответил шаутбенахт серьезно и грустно.

Она посмотрела на него беспокойным взглядом, притворилась, что засыпает. Юленшерна покосился на нее и увидел, что она белыми пальцами перебирает косу и ее большой рот сердито улыбается.

Через несколько минут Маргрет осторожно поднялась с постели, надела теплый, на гагачьем пуху, халат, крытый серебряной парчой, накинула на плечи тонкий толедский платок и, распахнув дверь, вышла на галерею адмиральской каюты.

В гавани, словно светляки, сновали грузовые суда, пели рожки, били колокола. На баркасах везли к кораблям пьяных солдат, грубыми глотками они орали непристойные песни. Далеко в ночном тумане едва поблескивали огни Стокгольма.