Киномания - Теодор Рошак

— Я нынче чаще хожу на вечеринки, чем в кино. Вечеринки лучше. Но только до тех пор, пока какой-нибудь идиот не начнет говорить о кино, а какой-нибудь идиот непременно начинает разговор о кино. И тогда ты понимаешь — пора уходить или напиться. Сегодня я ушла. Не выпив ни капли. Я не хотела еще раз свалиться с ног и обмануть твои ожидания, дорогой.

Клер осталась трезвой ради меня. Я был польщен.

Было около десяти часов, когда она ворвалась в квартиру, сгорая от нетерпения поскорей начать разговор. Но разговор начался лишь спустя час. Сначала она прослушала автоответчик, приняла душ и надела «что-нибудь подомашнее». Ожидание стоило того. К моему удовольствию, которое мне почти не удалось скрыть, Клер решила дать мне специальную аудиенцию — в своей спальне. На своей кровати. Только после того как мы расположились друг против дружки на ее роскошном покрывале, позволила она себе выпивку — нечто горькое и искристое для нас двоих. Она, одетая в простой, но изящный черный халат, притулилась спиной к горке из подушек, а вокруг нее витал крепкий аромат какой-то жидкости для ванной. Выглядела она, говорила и пахла просто великолепно, хотя и вовсе не так, как Клер, с которой я когда-то делил кровать не только для разговоров. Сладкие воспоминания закружили меня.

— Ты помнишь, когда мы в последний раз были вместе в постели? — спросил я.

Клер ткнула перстом судьбы в направлении моего лица.

— Никаких воспоминаний. Я в этом возрасте очень уязвима. И никаких соблазнений.

— Чтобы я соблазнил тебя?

— А иначе это никак не случится.

— Что не случится?

— То, что не случится. Давай-ка к делу.

Она вытащила из прикроватной тумбочки свой экземпляр статьи и бросила передо мной.

— Если ты это напечатаешь (а уж ты мне поверь: никто это печатать не будет), я от тебя отрекусь.

Она не шутила.

— Почему? — спросил я.

— Потому что автор кажется психом. А ты ведь не псих, а?

— Я тоже так думаю.

— Именно так и ответил бы псих. Ну да меня не волнует, так это или нет. Дело в том, что это написано без искры божией, без стиля, сухо. Это до жути, до безысходности по-журналистски.

— А какая разница?

— Огромная, голубчик. В особенности если ты подаешь такой зловеще серьезный материал. Это слишком уж страшно, слишком взаправдашне и… однообразно. Боже мой, как будто Стэнли находит Ливингстона. Новость дня! Сенсация века! В Ливингстона, по крайней мере, люди верили. А в это поверят только другие психи. Нужно написать это так, словно ты сам не знаешь — верить в это или нет. Зацепи их хорошей историей, пусть они задумаются. Может быть, тебе стоит все это подать как художественную прозу. Ведь это…

У меня засосало под ложечкой. Потому что я знал — она права. Не нужно было мне браться за это дело.

— Эдуардо говорит то же самое, — мрачно сказал я ей. — Мне никто не поверит.

— Правда? Ну-ну. Значит, иезуиты тоже иногда бывают правы.

— Он доминиканец.

— Без разницы.

— А как насчет той части, что про Данкла?

— Это высокий класс. Я бы тебе посоветовала набить ее хорошим фаршем. Выкинь кости, хрящи, всякие там потроха, оставь мясо, и у тебя выйдет вещь. Добрая, серьезная критическая порка этого порочного мальчишки. Займись этим.

— Но критический разбор Саймона связан с Каслом. А это связано с тайными эффектами. А это связано с сиротами, с их религиозным учением, их историей… В каком месте резать?

— Все очень просто. Сохрани все, что у тебя есть про Касла для большого исследования, которое, насколько я понимаю, ты все же собираешься закончить до ухода на пенсию. Или нет?

— В последнее время оно лежит без движения…

Клер устало вздохнула.

— Типичный случай. Научный запор. Я ждала от тебя большего, Джонни. — Я начал было объяснять, но она взмахом руки остановила меня, — Прибереги это для своего ученого совета. А в остальном я тебе предлагаю пробежаться по тексту и там, где увидишь слово «сироты», — вымарывай. Вымарай все до конца. Пусть у тебя останется критическая статья, а не репортаж о заговоре.

— Эдуардо именно это и советовал.

Клер была удивлена.

— Он оказался гораздо рассудительнее, чем я думала. — С искренним недоумением она добавила: — Он странная личность. По правде говоря, я так в нем до конца и не разобралась.

— Ты познакомилась с ним на конференции… в Милане?

— На конференции была я, а не он. Мы познакомились на вечеринке после одной бесконечно долгой дискуссии. Не помню, о чем мы говорили. Я напилась вдрызг. Потом мы встретились еще раз у общего знакомого.

— И он тебе сразу же сказал, что он член Oculus Dei?

— Если бы он это сказал, я бы бежала от него сломя голову. Обычно такие психопаты бросаются на тебя, выпучив глаза и роняя слюну. Но Эдди был достаточно умен, чтобы до поры до времени — до нашей третьей или четвертой встречи — хранить это в тайне. К этому времени он почти полностью меня покорил. Ты, наверно, заметил, как он похож на Марчелло Мастрояни. Разве что более поджарый. Ну какая девушка может устоять? Я, конечно же, тогда еще не знала, что он священник — к тому же всерьез давший обет безбрачия. Но он сполна это компенсирует своими речами. Очень умный, очень обаятельный. К тому же знаком со многими из итальянских киношников. Он продолжал устраивать мне встречи, и я была ему за это благодарна. Потом на одной вечеринке я услышала, как он завел с кем-то профессиональный разговор о кинопроекторах. И тут меня осенило. Это я первая подняла вопрос об Oculus Dei. «Вы, случайно, не один из них?» — спросила я. Он ответил утвердительно. После этого мы затеяли долгий разговор об альбигойских корнях Микки Мауса. И я, к своему удивлению, ловила каждое его слово.

— Эдуардо хочет, чтобы я пока воздержался от писаний о сиротах…

— Хорошая мысль.

— …и начал работать с ним над более серьезным и полным исследованием.

— Нет-нет, плохая мысль. Не связывайся с ним, Джонни. Эдуардо — фанатик. Воспитанный фанатик, уверяю тебя, но тем не менее фанатик.

— Зачем же ты тогда нас познакомила?

— Ну уж не для того, чтобы ты с ним сотрудничал. Это стало бы концом твоей карьеры. Ты всю оставшуюся жизнь будешь собирать крохи сокровенных писаний, ловить всякие слухи, гоняться за тенями. Ты как раз подходишь для такой зряшной роли. И потом Эдди — губка. Он любезный, очаровательный, но абсолютно без гроша в кармане. Начни с ним работать, и уверяю тебя, скоро ты начнешь оплачивать его счета. Если он и дальше будет здесь ошиваться, я повешу замок на свой бар.

— Как же, по-твоему, я должен к нему относиться?

— Будь начеку — вот и все. Я хотела, чтобы Эдди дал тебе некоторое представление о том, с чем ты можешь столкнуться. Думаю, теперь ты не будешь совать нос в эти дела.

— Не совать нос? Но как я могу это сделать? Неужели он тебе не говорил, что поставлено на карту? Все поставлено на карту.

— Это речи фанатика. Все никогда не бывает поставлено на карту.

— Как ты можешь это говорить? Ты что, не веришь ему? — Клер не ответила, вместо этого она смерила меня испепеляющим неподвижным взглядом, глаза ее налились злостью. Неужели я сказал что-то не то? Но вопрос этот был неизбежен. Я не мог позволить ей уклониться, — Клер, ты просила меня приехать. Ты сказала, это важно. Ты свела меня с Анджелотти. Ты поручилась за него. Почему — если ты ему не веришь? — Она не сводила с меня взгляда, но теперь я увидел, что ее глаза наливаются слезами. Одна из них перекатилась через ресницы и поползла по щеке. — Клер, ты ведь знала, что я задам этот вопрос. Иначе для чего мне было приезжать? Сироты, средневековое кино и все остальное — это правда? Как ты думаешь — правда?

Она осторожно поставила на тумбочку свой стакан, повернулась и неловко поползла ко мне по кровати. Очень мягко прижалась она лицом к моему плечу, крепко обняла меня.

— Я впутала тебя в эту историю. Поверь мне, я не думала, что все так обернется. Правда. Я просто хотела разделить… я хотела… — Ее голос захлебнулся рыданиями.

— Клер, пожалуйста, скажи мне, ты считаешь…

— Да, — ответила она сквозь слезы. — Я считаю — правда. Ну что? Доволен?

— Боже мой, — сказал я и прижал ее к себе, — Значит, Анджелотти тебя убедил?

— Да при чем тут Анджелотти? На кой он мне сдался?! Вот здесь… — Она чуть отодвинулась и положила руку себе на грудь, — Я знала, что это правда, сто лет назад… когда Розенцвейг рассказал мне эту историю в Париже.

— Розенцвейг? Но ты всегда говорила, что он псих.

— Да, отвратительный, вонючий, маленький, старый псих. Но я слушала то, что он говорил. Я прочла его злосчастную брошюрку. И я знала.

— Но откуда такая уверенность? Я хочу сказать, надежных доказательств все еще нет…