Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комизма ситуации добавляет манера Благина изъясняться на «интеллигентском» языке: «извольте видеть», «Помилуйте. Помилуйте-с! Не забывайтесь! По логике вещей, вы, уважаемый Тихон Фомич, решили, так сказать, эмансипироваться и действовать без меня». Эта речь не удивительна для человека, о котором парторг завода говорит, что «человек он немолодой, но как член партии он еще молод. В партию вступил в дни войны. Он честный человек и редкостный работник, но кое-что у него не совмещается». Но, когда слушается дело о разводе, выясняется, что к парторгу пришла некая посторонняя девушка, которая снимала комнату у Лютиковой, и отдала ей саморазоблачительное письмо от Лютиковой. Оно и раскрыло Благину глаза на происходящее.
Ознакомившись с этим письмом, жена Благина отказывается забирать свое заявление, и теперь сама настаивает на разводе: «Я требую, я просто прошу записать, что я первая требую избавить меня от человека, который так непростительно смешон». Потрясенный Благин все же приходит к Лютиковой и убеждается в своей ошибке. Последней каплей становятся рассуждения Милы о том, как они распорядятся жилплощадью. Разумеется, она переедет к Благину:
Благин. А где же жить моей дочери с матерью?
Лютикова. Мы им пойдем навстречу. Я передам им свою комнату.
Благин. А мамаша ваша здесь останется?
Лютикова. Нет, мамашу я беру с собой. Она хорошая хозяйка. Рядом с вашими поселится мой брат с периферии. Ждет, несчастный…
В финале мужчины остаются со Сталинской премией, а женщина — ни с чем.
Хотя парторг произносит в пьесе слова о «пережитках капитализма», сама матрица погодинских пьес выдает его искреннюю ненависть к самому принципу женского поведения (как он его понимал). Все его главные героини (не считая резонеров-парторгов, добродетельных жен и дочерей-комсомолок) — хищницы. Объяснения их поведения «мелкобуржуазной психологией» заведомо неадекватны. Погодин представлял поведение главных героинь как пример «нормального» женского поведения. А поскольку осуждение нуждалось в непременном идеологическом обосновании, «хищническое» поведение (молодых красивых) женщин изображалось как естественное, а маркировалось как буржуазное. В результате этого сдвига «мещанство» необратимо феминизировалось, как бы оставаясь в прошлом (вместе с неработающими женщинами-хищницами). Неартикулируемое, но явное разделение «бюрократов» и «мещан» по половому признаку объясняется еще и тем, что объекты этой сатиры имели в ней разные функции. Бюрократизм был связан с политическими девиациями, а мещанство — с «пережитками прошлого». Они не могли совпадать.
Пьеса «Когда ломаются копья» посвящена дебатам «на биологическом фронте». Опуская бесконечные споры прогрессивно мыслящих молодых ученых, бюрократов от науки и убеленных сединами академиков, которые по ходу действия отказываются от своих прежде передовых, а ныне ставших устаревшими взглядов, сосредоточимся на знакомой фигуре «опасной женщины». О жене старика-академика Картавина Виктории Владимировне известно, что она младше мужа на те же тридцать лет, на которые Мила была младше Благина. Она считает мужа простофилей, которого использует пройдоха Шавин-Муромский, мечтающий быть избранным в академики. Она заявляет Картавину, что
давно созрела, чтобы играть определенную роль в жизни своего мужа. Моя общественная нагрузка — это вы. Я говорю серьезно. Не думайте, пожалуйста, что я хочу сделаться ученой дамой, профессоршей, мне это ни к чему! Я желаю жить деятельной жизнью и на равных отношениях. Это вам ясно или нет?
Пару Вике составляет в пьесе ее сестра Раечка — юная охотница за богатой партией. Раечка — это Вика в молодости. Ее манеры настолько дики в академической среде, что шокируют присутствующих. Так, она вмешивается в разговор о биологии, «непринужденно» заявляя: «А-а!.. Что у них спрашивать! Ничего они не знают». На реплику более опытной сестры: «Раечка, ты лучше помолчи» та со смехом отвечает: «Я? Ничего подобного, наоборот, мне хочется поговорить. Но давайте по-хорошему, спокойно. <…> Вирусный грипп вы можете вылечить? Не можете. Значит, грош вам цена». Пожилой гостье Раечка заявляет: «А ты, старенькая, брось! Ты мне действуешь на нервы. Поняла? Ну и молчи».
Вика устроила Раечку секретаршей к Шавину-Муромскому, и та в восторге от академической среды. Она хочет выйти за будущего зятя Картавина, преследует его повсюду и наконец является к нему на квартиру, застав лишь находящуюся там дочь Картавина Лиду. Ее появление описывается так:
Раечка (зорко осматриваясь). Много зарабатывает? […] Квартира из трех комнат или больше? <…> Задачки пишете? Безумно вам завидую. А я с первого курса института выскочила замуж. Так неудачно, так легкомысленно, что не выскажешь… Да, вот… этот ученый мир… Я в диком упоении. Старички такие чистенькие, воспитанные, целуют тебе ручку. Мне поначалу казалось, что я прихожу в гости, а не на работу. Теперь, конечно, я вполне освоилась… У меня слезы на душе, тоска, печаль… клянусь всем святым! Я впервые по-настоящему полюбила человека… Он меня увлек с первого мгновения… я сошла с ума. И этот мир! Эта среда! Я не могу жить вне ученой среды! И чем я хуже Вики? Она ведь тоже не ахти что! Такая же мещанка, как все мы, грешные.
Эта карикатура на Вику нужна Погодину для «обнажения приема». Дело в том, что «опасная женщина» Вика показана здесь не столь откровенно карикатурно, как Агнеса или Мила Лютикова. Она лучше подготовлена к роли жены академика, неплохо вышколена и не столь прямолинейна. Раечка как бы демонстрирует то, что скрывается за лоском сестры. Считая себя практичной и проницательной, Вика оказывается в ловушке, расставленной Шавиным-Муромским. Угрозами он вовлекает ее в интригу против поборника новых путей в биологии молодого ученого Чебакова, заявляя, что под ударом может оказаться сам Картавин. В результате Вика убеждает Картавина выйти из состава комиссии, которая должна подтвердить или опровергнуть гипотезы Чебакова. Но вместо этого Картавина самого с позором изгоняют из комиссии.
Скандал разрастается. Вика подсылает к жене Чебакова Раечку. Та то хочет подкупить Чебакова, то прибегает к угрозам. Но поняв, что происходит за его спиной («Могу представить себе, что там говорилось… И если про меня скажут, что я Чебакову взятку предлагал, — поверю. Всякой мерзости поверю. Докатился, так тебе и надо! Дочь из дому выжили. Зато две Афродиты утешают взор»), Картавин взбунтовался:
Виктория Владимировна. Филипп, я вначале принесу вам что-нибудь сердечное, а потом можете кричать.
Картавин. Кричать на вас
