Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

Цитирую Бориса, а сам с горечью думаю: что же это за история у нашей страны такая, если даже самые талантливые писатели строят свои произведения на таких вот, по меньшей мере, ужасных предположениях?

А вечные вопросы?

Борис Штерн сам подобрал их.

Кто прав?

Кто виноват?

Доколе?

Чего тебе надо?

Камо грядеши?

Что делать?

Что ж это делается, граждане?

Кто там?

Ой, а кто к нам пришел?

За что боролись?

Как дальше жить?

Веруешь?

Куда прешь с кувшинным рылом в калашный ряд?

Третьим будешь?

Что с нами происходит?

Кто крайний?

А ты записался добровольцем?

Ты за кого?

Откуда есть пошла всеруська земля?

Куда ж нам плыть?

Стой, кто идет?

А не еврей ли вы?

Зачем пришел я в этот мир?

За что?

А ты кто такой?

Ты меня уважаешь?

Кому это выгодно?

Почем пуд соли?

Куда все подевалось?

Кому на Руси жить хорошо?

Кто написал «Тихий Дон»?

Кто сочиняет анекдоты?

Как нам обустроить Россию?

Помню, как осенью 1989 или 1990 года, когда эйфория многим уже застлала мозги, на литературном семинаре в Дубултах в моем номере собралось несколько молодых писателей. «Брат! – кричал, обнимая подвыпившего латыша Иманта Ластовски, изрядно поддатый молдаванин Йон Мэнэскуртэ. – Выпьем за нас с тобой! Только за нас с тобой! Ведь наши великие страны когда-то граничили!» Я благожелательно вторгся в этот странный разговор: «Ну да, Йон, великие страны… Возможно, возможно… Но как насчет границ? Как там насчет Белоруссии, Украины? Они вам не мешали в вашем великом историческом прошлом?» – «А вам, русским, этого не понять!» – гордо отрезал молодой и горячий молдаванин.

Борис Штерн предпочитал молчать.

Он смотрел, все замечал, запоминал, но молчал.

Никакого квасного антропоцентризма он на дух не выносил.

Он просто выпивал стаканчик и падал на диван. Потом выпивал еще стаканчик и снова падал. Он слишком рано догадался, что правда русского писателя чаще всего заключается в «туче», в бормотухе, в плохом коньяке, но так же рано он, к счастью, догадался, что правда заключается не в заморской экзотике, которой так часто грешила и грешит наша фантастика, а в нищих Домах Культуры имени Отдыха, в названных выше тридцати трех пресловутых вопросах, в тонком тумане, покрывающем картофельные поля, и даже в тех серых, крысиного пошиба танках у железнодорожного переезда, ну и все такое прочее. Социалистический реализм доставал Бориса не пресловутым конфликтом хорошего с очень хорошим, а своей безбудущностью. «Вот решил собирать все, что касается русских богатырей, – писал он мне. – Хорошую репродукцию Васнецова пока не могу найти, зато купил коробку папирос Львовской фабрики. Папиросы „Богатыри“. Описать словами не могу то, что на папиросах изображено. Три кретина едут на трех… собаках, что ли… Нет, описать невозможно…»

В 1994 году на Европейском конгрессе любителей фантастики Борис Штерн был удостоен звания «Лучший фантаст Европы».

«Записки динозавра» (1995).

«Остров Змеиный» (1996).

«Эфиоп» (1997).

Невероятная история украинского хлопчика Сашки Гайдамаки.

Некий шкипер из африканской страны Офир вывез хлопчика к себе на родину из Одессы, чтобы путем кропотливой «работы» получить в четвертом поколении великого поэта, настоящего африканского Пушкина. История романа вся прошла на моих глазах, поскольку первоначально он писался для журнала «Проза Сибири».

«Гена, – еще в октября 1994 года писал Борис. – Я сейчас гоню для тебя своего „Эфиопа“. „Гоню“ – это сильно сказано, но каждый день по странице в день; для меня это „ого!“ Постараюсь дописать к ноябрю, а уж к Новому году – кровь из носу! Что-то получается, чем-то я доволен. Есть 5 черновых листов, нужно еще два, а потом подгонять, переделывать. Посылаю тебе десяток принтерных страниц на пробу, но дело сейчас не в „Эфиопе“. Дело вот в чем. Высылаю тебе три части моего большого романа, который я начал в позапрошлом и остановил в прошлом году. Здесь листов 5–6, вполне сделанных. Есть еще листа 2–3 очень черных, читать еще нельзя. И это половина романа. Он посвящен Виталию Бугрову. Мне еще в прошлом году хотелось показать Бугрову, потолковать, испросить разрешение на посвящение… И вот… разрешение уже можно не спрашивать… (Виталий в том злосчастном году скончался, – Г. П.) Остановил я роман потому, что писать там надо еще 8-10 листов, это много, долго, тяжело, это работа с полной отдачей на год-полтора. По моим прикидкам получится 16–18 листов – размер для меня колоссальный. Такого времени у меня нет – то есть, нету денег, чтобы полтора года заниматься только романом. Отсюда и вопрос-предложение для «Прозы Сибири» (тебе, то есть): может ли (и захочет ли) «Проза Сибири» пойти с неким автором Б. Штерном на нижеследующий договор-заказ: автор предоставляет «Прозе Сибири» первые три части романа «Последний из Кагебе», которые уже можно публиковать. Автор обязуется через полтора года предоставить полный текст; со своей стороны «Проза Сибири» выплачивает автору аванс в размере… В размере, чтобы автор и его семья спокойно завтракали, обедали и ужинали в течение полутора годов. Если конкретней, то в Киеве еле-еле прожиточная сумма на трех человек составляет долларов 40–50 в месяц. Умножим сорок долларов на 18 месяцев – и получим округленно 700 долларов…»

«Бывают такие юмористы (чаще всего родом из Одессы), – писал Кир Булычев („Падчерица эпохи“, 2004), – они нас веселят, а глаза всегда грустные. Как-то мы с Геннадием Прашкевичем объявили Борю полковником гагаузской армии, не подозревая о приднепровском конфликте, до которого еще оставалось несколько месяцев…

А вы говорите, что фантасты не умеют предугадывать события!

Мы даже Борины предполагаемые погоны втроем обмыли!»

В краткой автобиографии, написанной в феврале 1992 года, Борис как бы подвел для себя некоторые итоги:

«Водолей. Родился в пол-первого ночи в день Святого Валентина (международный День Любви, 14 февраля), в год Свиньи (Кабана?), в Матери Городов Русских, то ли накануне, то ли сразу после сталинской денежной реформы, когда старые деньги уже не „фунциклировали“, а за новые нечего было купить. Нормальное состояние. С тех пор так и живу и до сих пор не пойму, почему Киев – именно „мать“, а не „отец“ городов русских? В этот же день (14 февраля), но в другие годы родились: Барух Спиноза и Петр Ефимович Шелест.

Таким образом пережил всех правителей бывшего СССР, кроме, разумеется, Ленина – Ленин всегда живой. Хорошо помню похороны Сталина. С гордостью носил траурную повязку, стоял в карауле у портрета любимого генералиссимуса в детском саду. Слезы мамы. Слова отца: «Чего ты плачешь?… Может лучше будет». Хорошо помню Никиту. Видел его живьем на трибуне во дни 40-летия Советской Украины (1957). На Крещатике был парад. И я там был. Помахал ему рукой: мол, держись, Мыкита!.. Жаль, не удержался. Отлично помню всех остальных: Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Янаева и опять Горбачева (но уже другого). Особенно запомнились три дня правления Янаева (наверно, рекорд – кто еще на Руси правил меньше?). На вопрос: «Что делал во времена ГКЧП?», честно отвечаю: «Одним глазом смотрел „Лебединое озеро“ и одним пальцем отстукивал на машинке фантастический рассказ о галактическом инспекторе Бел Аморе, который всегда клал на политику.

Где работал: где только ни работал. Даже помогал добывать нефть в Сургуте и Нижневартовске, даже в Одессе жил и трудился 17 лет. А 17 лет жизни в Одессе – это не комар наплакал. Основная работа ныне: сижу дома на опушке леса на окраине Киева, курю «Беломорканал» и стучу чего-нибудь на пишущей машинке в надежде на гонорар. Член Спилки Пысьменныкив.

О фантастике (поскольку называюсь «писателем-фантастом»). Моя первая книжка (которую прочитал) – фантастический детектив с четырьмя покушениями и одним убийством. «Колобок». Восхищен по сей день. Очень советую.

О вкусах. Не люблю литературоведческие термины (эпитет, метафора, архитектоника и т. п.) – наверно потому, что закончил одесский филфак и объелся этими терминами на всю оставшуюся жизнь. Настороженно отношусь к писателям-деловарам. Никогда не доставал бумагу, не торговал книгами, не загонял вагоны с утильсырьем. Но вне литературы считаю эту деятельность весьма полезной. Пусть все же каждый занимается своим делом: писатель пусть пописывает, читатель – почитывает, издатель – поиздаевывает, а книжные пираты – попиратствывают.

О женщинах: люблю.

О коллегах-фантастах: уважаю.