Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон

приглашению американского брата Варбурга Пола посетил небольшую конференцию экономистов и финансистов в Амстердаме{2048}. Там они с Варбургом вместе составили обращение к Лиге наций, по сути призывавшее к уменьшению репараций, отмене военных долгов и предоставлению Германии займа{2049}. Однако к январю 1920 года, когда была подготовлена окончательная версия этого меморандума, он уже лишился всякого значения. Его полностью заслонил выход “Экономических последствий”, черновую версию которых Кейнс читал в Амстердаме Мельхиору и Варбургу{2050}.

Сказать, что в этой работе Кейнс полностью встал на позиции германских финансистов, было бы преувеличением. Однако сходство было очевидным, что не отрицал и он сам{2051}. Как и они, он возлагал вину за “жестокие” экономические требования договора на французов и объявлял Комиссию по репарациям “инструментом угнетения и грабежа”{2052}. Как и они, он указывал, что Германия “капитулировала не безоговорочно, а на согласованных условиях относительно общего характера мира” (“Четырнадцать пунктов” Вильсона и дальнейшие американские ноты){2053}. Наконец, как и они, он подчеркивал, что утрата Германией торгового флота, иностранных активов, богатых углем районов и суверенитета в вопросах торговой политики серьезно ограничивала ее способность платить репарации. Союзники требовали компенсации материального ущерба и пенсий пострадавшим от военных действий в объеме примерно 160 миллиардов золотых марок, которую разоренная Германия могла надеяться выплатить только за счет доходов от экспорта. Однако превращение традиционного для Германии пассивного сальдо торгового баланса в активное создало бы трудности для торговли союзников и при этом потребовало бы недопустимым образом ограничить потребление в самой Германии. Даже при сохранении у Германии ее ключевых активов (включая силезские угольные шахты) речь могла идти максимум о 41 миллиарде золотых марок, причем на три четверти — в форме беспроцентных облигаций с периодом погашения в течение 30 лет{2054}. Повторил Кейнс и грозные предостережения Мельхиора, предсказывавшего в Версале мальтузианский кризис в Германии и крах капитализма в Центральной Европе:

Обратить Германию в рабство на десятки лет, разрушить миллионы жизней и лишить счастья целую страну означает… погубить европейскую цивилизацию… “Те, кто подпишут этот договор, подпишут смертный приговор многим миллионам германских мужчин, женщин и детей”. Я не знаю, как на это можно возразить… Если мы собираемся осознанно разорить Центральную Европу, возмездие, могу вас заверить, не замедлит себя ждать. В таком случае ничто не сможет остановить последнюю гражданскую войну между силами реакции и безнадежными судорогами революции, перед которой побледнеют ужасы последней германской войны и которая, кто бы ни вышел из нее победителем, разрушит цивилизацию и все, чего добилось наше поколение{2055}.

Эту катастрофу, по его мнению, способно было предотвратить только “полное сожжение” внешнего долга и запуск программы по экономическому восстановлению Восточной Европы под руководством Германии{2056}.

Окончательная сумма репараций, которая из-за разногласий между союзниками была утверждена уже после Версальской конференции, также вызвала у Кейнса возражения. В апреле 1921 года, после долгих торгов, стороны сошлись на 132 миллиардах золотых марок. В случае отказа платить союзники угрожали оккупировать Рур. Этот Лондонский ультиматум требовал, чтобы начиная с конца мая 1921 года Германия платила проценты и основной долг по так называемым облигациям “A” и “B” — на сумму в общей сложности 50 миллиардов золотых марок — в размере 2 миллиардов золотых марок ежегодно. Он также предусматривал, что с ноября 1921 года должна была выплачиваться сумма, эквивалентная 26 % стоимости германского экспорта. Это означало, что в целом ежегодные выплаты должны были составлять около 3 миллиардов золотых марок. По достижении германским экспортом уровня, достаточного для полной выплаты по облигациям “A” и “B”, должны были быть выпущены беспроцентные облигации “C” номинальной стоимостью в 82 миллиарда золотых марок{2057}.

Анализируя этот график выплат, Кейнс, подсчитал, что бремя репараций составит от четверти до половины национального дохода, что, с его точки зрения, было неподъемно. “Могло ли хоть одно правительство в истории конфисковать у людей в таком положении почти половину их дохода — пусть даже с помощью самых жестких мер”, — вопрошал он читателей Sunday Times {2058}. В декабре 1921 года он писал, что выплачен может быть максимум 21 миллиард золотых марок{2059}. При этом он по-прежнему скептически относился к возможности выплат в твердой валюте до достижения Германией активного сальдо платежного баланса (в дальнейшем это назовут “проблемой трансфертов”). Кейнс сомневался, что Германия получит внешний кредит, который облегчит дело. В апреле 1922 года, освещая в Manchester Guardian Генуэзскую конференцию, он называл германские идеи об иностранном кредите “такой же иллюзией, как репарации”{2060}. Не верил он и в выплаты сырьем, о которых говорил Вальтер Ратенау{2061}. Он полагал, что Германия с учетом ее огромной послевоенной потребности в импорте вряд ли сможет добиться активного сальдо торгового баланса. И в любом случае еще в 1919 году он отмечал:

[Даже] если Германия доведет экспорт до предусмотренного парижскими соглашениями уровня, она сможет добиться этого, только вытеснив с мирового рынка часть британских товаров… Вряд ли г-н Ллойд Джордж собирается идти на выборы под лозунгом сохранения расходов на армию, чтобы силой оружия заставить Германию подрывать позиции наших производителей{2062}.

Другими словам, он считал график выплат нереалистичным. В краткосрочной перспективе Германия, по его мнению, могла повышать ежемесячные выплаты только благодаря продаже бумажных марок на валютном рынке, что неминуемо должно было приводить к падению обменного курса до тех пор, пока выплаты окончательно не утратят смысл.

Влияние Кейнса на вопрос о репарациях достигло своего пика в августе 1922 года, когда его пригласили выступить на гамбургской “Международной неделе” — неофициальной внешнеполитической конференции германских политиков и предпринимателей. Незадолго до этого, 21 августа, французский президент Раймон Пуанкаре, выступая в Бар-ле-Дюке, потребовал “производственных залогов”{2063}. Последовавшая пять дней спустя реакция Кейнса на это требование выглядела удивительно. Его представили собравшимся как человека, “благодаря которому в англоязычном мире изменилось отношение к Германии”, и приветствовали бурными аплодисментами — что, вероятно, в какой-то степени повлияло на содержание его речи и могло подтолкнуть его сделать роковое предсказание:

Я не верю… что Франция исполнит свои угрозы и возобновит войну… Год или два назад у нее хватило бы внутренней убежденности так поступить, но не сейчас. Вера французов в официальную репарационную политику полностью подорвана… В глубине души они понимают, что она нереалистична. Они по многим причинам не хотят признавать факты. Но они