Игра Бродяг - Литтмегалина

— С собой я могу поступать как вздумается — это не преступление. Что касается прочих… Я всегда был ничем для них, и они тоже для меня — ничто. Только он любил меня, только он заботился обо мне. Ему я отдам все. Любовь и боль толкают меня на мои поступки. Так какой я? Чудовище ли я? Или же оправдан моими чувствами? Вы двое, сможете ли вы понять меня, пожалеть меня? Раньше я считал: в мире есть добро и зло, белое и черное; я никогда не уподоблюсь тем, кого ненавидел. Но теперь границы растворились, все смешалось. В мире больше нет черного и белого, остался лишь серый. Только серый. Мой мир не ужасен, нет, он просто такой, каков настоящий.

Вогт замотал головой.

— Что ты знаешь о настоящем мире? Ты никогда не видел его своими закрытыми от ужаса глазами. Все, что пробивалось к тебе снаружи, — это удары и угрозы. Просто посмотри вокруг. Что ты увидишь? Созданный тобою мирок пуст, Я. Здесь нет животных, нет растений. Все его несчастные обитатели — это твои пленники, от которых ты вынужден прятаться. Блеклый безлюдный образ твоей родной деревни, твой ненавистный дом, который ты не можешь забыть, потому что он выжжен в твоей памяти. Мельница, лопасти которой постоянно вращаются, так же как твое страдание никогда не останавливается. И туман, скрывающий зияющие пустоты твоего незнания… Твое спасение — во внешнем мире. Оно всегда находилось только там.

— Замолчи! — вскрикнул Я, закрывая уши руками, но голос Вогта продолжил терзать его слух и разум:

— Я не на твоей стороне, но я не твой враг. Я хотел бы, чтобы ты увидел что-нибудь и кого-нибудь кроме себя — и тогда я стану твоим другом. Но пока ты заперт, я остаюсь человеком, стоящим перед заколоченным изнутри домом.

— Мне никто не нужен, у меня есть Ты! — измученный спором, Я склонился над кроватью и коснулся лицом руки, прикрытой белой тканью.

— Он лишь усугубил твою проблему. Ты и он — как жернова, которые стирают друг друга при трении, потому что между вами нет ничего, что могло бы сохранить необходимую дистанцию. Вы слишком близки. В конечном итоге вы одно, а не двое. Тебе казалось: ты можешь поделиться с ним своей болью, и тогда тебе станет легче. Но когда вы одно целое, делись не делись, а вся твоя боль остается с тобой.

— Вогт, — напряженным тоном произнесла Наёмница, — кажется, тебе лучше… помолчать! — на последнем слове она перешла к пронзительному взвизгу.

Вогт скосил на нее глаза и побледнел от ужаса. Клинок выдвинулся из стены возле самой шеи Наёмницы, обжег ее кожу острым краем. Наёмница почувствовала, как другое лезвие, холодное и страшное, поднимается из пола, скользя меж ее коленями.

— Не расстраивай его! — прошептала она жутким шепотом. — Они появляются из-за этого.

Наёмница была права. Острия продолжали подниматься из пола, выпячивались из стен, прорезая отсыревшую древесину легко, как масло. Я словно бы не замечал их. Сейчас, протиснувшись сквозь сверкающий круг, он направлялся к бродягам, с привычным безразличием ступая босыми ногами меж прорастающих из пола клинков. Лицо лишено эмоций. Пустой взгляд, сосредоточенный на себе. В движениях ощущается настороженность, хотя единственное, что могло ему угрожать со стороны пленников, так только очередной поток красноречия Вогта. Однако Вогт молчал, удрученный продолжающимся появлением клинков — одно показалось возле его щеки, следующее прошло чуть ли не сквозь его драгоценную Наёмницу.

— Эй, — Наёмница облизала сухие губы. — Эй, сумасшедший, — она попыталась выглядеть если не бесшабашной, то хотя бы менее испуганной, — что ты намерен делать?

— Заберу кое-что. Это не больно.

Он что же, пытается их успокоить, одновременно разрушая? Странный… Когда он навис над нею, Наёмница всмотрелась в его лицо, уже не пряча страх. Вблизи она могла различить морщины, пересекающие лоб, перерезающие переносицу — как будто выражение страдания никогда не стиралось полностью. На секунду в Наёмнице поднялось неуместное в данной ситуации сострадание, но затем все затмил шок осознания.

Этот человек был ей знаком.

Пораженная, Наёмница даже дышать перестала и, вскоре начав задыхаться, с шумом втянула в себя воздух. Она определенно видела это лицо раньше… но вот когда? Не удавалось вспомнить. Быть может, раньше, в той части ее жизни, что оказалась полностью потерянной… Впрочем, в устремленных на нее серых, как пыль, глазах не вспыхнуло и искры взаимного узнавания. Его ресницы были такими же длинными, как ресницы Вогта. Наёмница попыталась представить его лицо без отчужденности, без морщин отчаянья и плача — всех этих уродливых отметин, нанесенных внешним миром. Снова ее захлестнула волна сочувствия, сожаления, что он стал таким, как есть. Безнадежно испорчен, никогда не разовьется в настоящего себя. Все ее злость и неприязнь развеялись как дым. Наёмница поняла своего врага.

Она уже не думала о том, как сопротивляться, только слушала растерянный голос Я.

— Горе похоже на паутину, правда? Оно оплетает с головы до ног, не высвободишься. Долгое время после того, как они убили его, я не мог даже пошевелится. Я сидел на земле и продолжал отрицать факты: он не умер по-настоящему, я сумею вернуть его. Наверное, в тот день я сошел с ума. Да, думаю, именно это со мной и случилось.

Наёмница ощутила его пальцы на своих плечах — легчайшее давление, отсутствие тепла. Словно ее коснулся призрак.

— Размышляя над тем, как вернуть его к жизни, я задался вопросом: чем живой отличается от мертвого? Он дышит, его сердце бьется — пытаясь убежать от них, я так отчетливо чувствовал, как бьется мое собственное. Живой мыслит. У него есть чувства. Что ж, решил я, это будет несложно. Я соберу все необходимые элементы. Помещу их в его тело. Он уникален, нет второго такого же, но, тщательно выбирая отдельное из многих, я сумею заново отстроить его личность. Пусть те люди пострадают… но ими придется пожертвовать. Зато, не отделяя от себя, я сумел передать ему мою память. Днем и ночью я шептал ему на ухо, рассказал все, что с нами случилось. Как мы были счастливы вместе и как потеряны, пока не знали друг друга. Поделился с ним каждым моим воспоминанием, даже теми, которые ранили сильнее всего. В этом мире нужно привыкать к душевным ранам, потому что они неизбежны и могут убить с непривычки.

«Неизбежны… в мире, пересеченном острыми лезвиями», — подумала Наёмница.

— Ум ему достался вполне сносный. Страх я взял у бездомного мальчишки