Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Одинокая жизнь Бальзака, уничтожение писем Эвелины и привычка надевать в обществе свой «бальзаковский костюм» не дает разглядеть в его письмах скрытые мотивы. Тем не менее, несомненно, подробно описывая свои физические и эмоциональные страдания, он поворачивал нож в ране, чтобы ускорить счастливое завершение. В субботу 14 августа 1847 г. он сел на поезд до Л’ИльАдама и снова увидел долину и лес, в которых побывал тридцать лет назад с другом отца, Вилле-ла-Феем: «Я словно очутился во сне… Я без остановки шел семь часов, как солдат на марше… Я видел все, но меня ничто не трогало, я не испытал тех чувств, которых ожидал. Ах! Если бы только со мной была моя Лина, мог бы сказать я, “там, под деревьями я мечтал о славе, здесь я думал о женщине, которая, возможно, меня любит; там я страдал от тирании матери” и т. д. – все бы что-то для меня значило!»1114 Бальзак завоевал два приза – любовь и славу, – но ничего не делал для того, чтобы подорвать материнскую «тиранию». Он по-прежнему был должен матери 4000 франков. Надо отметить, что в то время г-жа де Бальзак отчаянно нуждалась в деньгах: она платила за обучение двух сыновей Лоранс. По сравнению с другими долгами Бальзака, 4000 франков – сущий пустяк: например, в июне 1847 г. его портной получил от него 8830 франков. Единственным незамедлительным действием в пользу матери стал пункт в завещании, составленном в июне того года, по которому Эвелина через год после смерти Оноре должна была выплатить его матери скромную сумму в 3000 франков. Все остальное (в том числе и долги) переходило к Эвелине; отдельные сувениры Бальзак завещал Ежи и Анне, своим сестре, брату и племянницам, предполагаемой дочери, Мари дю Фресне, поверенному Гаво, Александру де Берни, доктору Накару, Зюльме Карро и Жюстену Гланда, старому школьному приятелю, которого он назначил душеприказчиком. Для себя он просил самые дешевые похороны1115.

Завещание Бальзака снова возбуждает подозрение в том, что его любовь к Эвелине сопровождалась враждебностью к матери. Возможно, те же чувства объясняют странные отношения с экономкой Луизой Бреньоль. Перед отъездом в Верховню Бальзак, можно сказать, сам подстроил очередную катастрофу. Их многолетнее сотрудничество окончилось полным разрывом. По словам Бальзака, он пытался найти Луизе новое место. Так, он просил барона Ротшильда осчастливить «красивую женщину», дав ей рекомендательное письмо на получение лицензии, дающей право торговать гербовой бумагой1116. Кроме того, Бальзак отдал Луизе кое-что из мебели и выплатил часть долга, составившего 10 тысяч франков. Когда Луиза на следующий год вышла замуж за вдовца, на ее свадьбе присутствовали мать Бальзака, его зять, торговец скобяным товаром Даблен и друг Бальзака Лоран-Жан1117. Свадьбу отметили практически в семейном кругу. Зато Эвелина услышала ужасную историю, действующим лицом которой как будто является совершенно другой человек: «печально известная» мадам де Бреньоль выкрала несколько писем Эвелины (их число варьируется) и шантажировала бывшего хозяина. Она требовала от него 30 тысяч франков и письменное извинение за то, как он с ней обращался. Гнев Бальзака по поводу «предательства» Луизы не имеет под собой никаких оснований. Видимо, он успешно разыграл истерический припадок в угоду ревнивой невесте. Неизвестно, прибегла ли Луиза Бреньоль на самом деле к шантажу или нет, но праведный гнев Бальзака по поводу ее злодеяний (отраженных, конечно, на ее «уродливом» лице) и противоречивые подробности, которые он сообщил Эвелине, а также его решение не подавать на Луизу в суд – все указывает на то, что он полностью сжег за собой мосты. Единственным сохранившимся следом того происшествия стало то, что он уничтожил все письма, полученные от Эвелины: «…печальнейший день моей жизни… за один час я прожил пятнадцать лет. Я бросал их в огонь по одному, глядя на даты! Я сохранил несколько цветков, несколько лоскутов платья и несколько поясков; но мое горе я буду держать при себе – ничто не может его выразить»1118. Бальзак собрался в Россию: бесполезно долее оставаться в «мавзолее», где работать стало почти невозможно. Он был недоволен самим собой, но обратил свою досаду и страх против всего мира; он упивался своим одиночеством, глядя, как письма Эвелины постепенно превращаются в пепел.

Пафос в письмах Бальзака – верный признак близких перемен. Вечером 5 сентября 1847 г. он покинул Париж совсем в другом настроении. Он как будто стряхнул с себя прошлое. Трагическая маска главного клоуна обратилась к Франции, которая вот-вот должна была быть перевернута революционерами. Бильбоке смотрел в будущее со счастливым, рассеянным лицом комедианта.

Его путешествие служит лучшим образчиком путевых записок или травелога. В длинной статье, написанной для «Журнал де Деба» и озаглавленной «Письмо из Киева», нет почти ничего о Киеве, зато подробно рассказывается о поездке Бальзака в Верховню. Самое примечательное в «Письме…» – его герой: впервые в тексте, предназначенном для публикации, Бальзак пишет отрывки автобиографии. Все его остальные автопортреты были стремительными набросками или «признаниями», приписанными его персонажам. Теперь же он больше не чувствовал потребности перевоплощаться в вымышленных героев. Вотрен стал главой тайной полиции, Люсьен де Рюбампре умер, и Бальзак с радостью стал самим собой, готовясь воссоединиться с любовницей в преддверии того, что посаженный в тюрьму гадальщик назвал второй частью его жизни.

5 сентября Бальзак «героически» появился на вокзале с сундучком, сумкой с ночными принадлежностями и корзиной, в которой лежали кофейная эссенция, сахар, фаршированные языки, косточка (для полировки зубов) и оплетенная бутылочка анисового семени. Он вооружился двумя крайне полезными выражениями: узнал, как будет «молоко» по-немецки и по-польски. Путешествие должно было занять восемь дней, несмотря на несколько напряженных моментов, вызванных незавершенными участками железной дороги, которые отдавали его на милость местного транспорта. Малейшая отсрочка – и он пропустит пересадку, к чему он, во всяком случае, относился без излишнего оптимизма: «Нет ничего более обманчивого, чем железнодорожное расписание». Его спасало нетерпение: «Я не способен ждать. Это неисправимый недостаток моей натуры. В пути я не понимаю людей, которым хочется зря тратить время, особенно когда они едут навестить друзей… Я прибыл за десять дней до письма, в котором объявлял о своем приезде».

На следующее утро оказалось, что ему придется пересечь весь Брюссель, чтобы успеть на поезд, идущий до Кельна. За завтраком «я заметил во взглядах одного из моих спутников… ту форму пристального внимания, на которую обречены несчастные дрессированные обезьянки, известные как европейские знаменитости, к которым, по праву или нет, причисляют и меня. Но, несмотря на все мое предполагаемое знание человеческого сердца, я понятия не имел, друг мне незнакомец или враг». Удача сопутствовала Бальзаку. На платформе стояла семья временно исполняющего обязанности российского представителя Киселева: благодаря им удалось преодолеть «административную тупость», из-за которой багаж всех пассажиров свалили огромной кучей на кельнском вокзале. «С грустью в сердце я бодро попрощался с моими защитниками, так как собирался вступить в пустыню, с которой сталкивается любой путешественник, совершенно не сведущий в иностранных языках».