Гарсиа Маркес - Сергей Марков

Ан нет. В то время, когда за Маркесом поехали, я чувствовал вызывавшую сердцебиение неловкость: судя по летней, кинофестивальной (кинофестиваль был ещё культовым событием) атмосфере, царившей в редакции, становилось очевидным, что близится если не катастрофа, то уж конфуз. Я заметался по этажам журнального корпуса, пытаясь хоть кого-нибудь — из «Смены», «Журналиста», «Крокодила», «Крестьянки» — затянуть на встречу, но знакомые отмахивались: «Старик, не до Маркеса, все в отпусках, в Пицунде или на кинофестивале, а надо номер к печати подписывать!..» И вдруг на выходе из столовой на третьем этаже я встретил ретушёршу Галину. «Ты-то мне и нужна!» — воскликнул я, прокрутив в голове спасительную, как показалось, комбинацию. Галина была похожа на Пилар Тернеру из «Ста лет одиночества» — яркая брюнетка с роскошными статями, пятикратно или даже семикратно разведённая. Я вкратце объяснил, в чём дело, она, «с присущим ей горьким ароматом дыма — запахом несбывшихся надежд», любившая Маркеса и «всё такое», рассмеялась «звонким смехом, похожим на звон хрустального колокольчика», и согласилась прийти. Так же я привлёк ещё нескольких дам наиболее смелых форм, попросив их сделать форсированный make up (боевую раскраску): игривую завотделом писем Виту Морозову, мечтательную литсотрудницу Лику, бой-бабу завмашбюро Ирину, томную библиотекаршу Зою… Мало того, когда я увидел, что в зале собралось всё-таки не более двенадцати человек, и памятуя о том, что случилось давеча на «Ностальгии» в кинотеатре «Октябрь», я пошёл на отчаянный шаг: уговорил азартную, склонную к озорству Галину удалиться и «войти в историю» с распущенными волосами, в гипюровой полупрозрачной кофточке и занять позицию перед великим писателем. Как ни странно, это сгладило ситуацию. Во всяком случае, Маркес не ушёл, возмущённый неучтивым приёмом. Он делился впечатлениями от Москвы, вспоминал приезд на фестиваль в 1957 году, отвечал на вопросы, подписывал книжки, делал женщинам комплименты. Жгучую ретушёршу он попросил «по блату» закрасить ему на фотографии в журнале седину. На вопрос фотокорреспондента Саши Награльяна, не армянин ли Маркес, он пожал плечами и, подмигнув, ответил, что в Латинской Америке всё возможно и никто не знает, с кем, кому, чья бабушка изменила. Но больше всего, кажется, ему пришёлся по душе неожиданный вопрос доброго, улыбающегося миру редакционного курьера дауна Володи: «А вы о чём пишете?» Гость переспросил переводчика, решив, что неверно понял, — но вопрос был поставлен именно так. Бескомпромиссно. С мягкой понимающей улыбкой Маркес объяснил пучеглазому, со знанием высшей мудрости во взгляде Вове, что ответить непросто, понадобилось бы пересказать свои книги, а у него, к сожалению, нет сейчас времени, опаздывает на фильмы друзей, «Ночь карандашей» аргентинского режиссёра Эктора Оливера и «Самое важное — это жить» мексиканца Луиса Алькориса…

Я пошёл проводить Маркеса, чтобы смикшировать случившееся. Но он вдруг рассмеялся:

— У меня, пожалуй, в жизни не было столь прелестно-абсурдной встречи в редакции — румын Ионеско, ирландец Беккет, швейцарец Дюрренматт отдыхают по сравнению с вами, русскими! У вас что, все такие?

— Все! — заверил я.

— Кто-то из ваших прекрасных дам сунул номер телефона, — сказал Маркес, извлекая мятую бумажку из кармана клетчатого пиджака, с интересом её разглядывая и вдыхая аромат «Шанель № 5». — Я опоздал в «Россию» на «Ночь карандашей», Эктор на меня обиделся. Расскажу ему хоть о нашей фантасмагорической пресс-конференции…

Но суть того эпизода с «Огоньком» вот в чём. Ретушёрша Галина попросила меня перевести надпись на книжке, сделанную Маркесом. Ровным, тщательным почерком (факт: большие писатели старательно надписывают книги) он написал, что всё у неё будет хорошо, но пока она просто не встретила достойного её мужчину. Над нашей перезревающей красавицей подтрунивали в редакции. А она поверила. И ждала. Перечитывая Маркеса. Надеюсь, дождалась.

В воспоминаниях журналиста Владимира Весенского о том приезде Маркеса в Москву и других встречах наш герой открывается с новой стороны, предстаёт едва ли не ведьмаком:

«Мы с Геннадием Бочаровым, для друзей просто Гек, обедали в ресторане высотной гостиницы „Гавана Либре“ на самом последнем, 25-м, этаже. За соседним столиком, лицом ко мне, сидел мой давний приятель из Колумбии, известный в Латинской Америке бард и поэт. Он оживлённо обсуждал что-то с сидящим ко мне спиной человеком. Поймав мой взгляд, колумбиец поднялся и подошёл к нашему столику: „Я сижу с Маркесом, хочешь познакомлю?“ — спросил он… Маркес ждал, когда с ним сможет встретиться Фидель Кастро. Нам везло. Фидель был занят, и встреча откладывалась со дня на день. Когда мы прощались с Маркесом в третий раз, он строго спросил: не собираетесь ли вы, ребята, что-то написать об этих разговорах? У меня ёкнуло сердце. Вдруг он скажет: ничего не пишите, поговорили, и ладно… Я перевёл вопрос Маркеса Геку, и тот, как мне показалось, нахально ответил: не считаете же вы, маэстро, нас такими наивными… Маркес засмеялся, он вообще быстро переходит от полной серьёзности к веселью и смеху, и сказал: я запрещаю вам писать только то, о чём мы не говорили. А говорили мы о многом… Бочаров, влюблённый в Хемингуэя, пытался выяснить, что Маркес думает о его жёсткой, скупой и выразительной фразе, о Хеме как о романисте, о его отношении к любви. Мы сказали: Хемингуэй говорил, что если ты пишешь роман и одновременно влюблён в женщину, то лучшее ты отдашь ей. А что вы думаете по этому поводу? Маркес задумался на мгновение. „Сначала нужно решить проблему любви, а потом писать“, — сказал он».

Потом Весенский многажды встречался с Маркесом:

«Габриель и Мерседес устали в Москве от протокола официальных приёмов и попросили меня устроить неформальную встречу с друзьями. „И чтобы была гитара“, — сказал Маркес. Решили устроить ужин у Бочаровых. На ужин, оставив сыновей в Большом театре, Габриель и Мерседес, это его слово, „удрали“ со спектакля. Я их забрал от гостиницы „Россия“, и мы поехали на Алтуфьевское шоссе. На ужин собралось, наверное, человек восемь друзей дома. Ужин был отменный. Потом начались весёлые разговоры, анекдоты, шутки, расспросы… И вдруг Ярослав Голованов достал из-под стола одну книгу „Сто лет одиночества“ и попросил автограф для его друга, который не мог прийти на встречу. Габриель насторожился, но подписал. Слава достал из-под стола ещё одну книгу. Снова просьба подписать. Потом ещё одну. Маркес был вне себя, но виду не подал. Последней Слава попросил подписать книгу ему и его жене, сидевшей по правую руку от Габриеля. Тот внимательно посмотрел на одного и другого супруга. Раскрыл книгу, прочертил пунктирную линию сверху вниз посреди страницы. Нарисовал внизу ножницы, спросил, как зовут того и другого, и написал: „Разрезать здесь в случае развода“. Надпись он сопроводил историей: „Самый первый экземпляр ‘Ста лет одиночества’ я подарил моим друзьям, в доме которых мы жили, поскольку денег на найм квартиры у нас с Мерседес не было. Вот теперь эти состоятельные люди развелись. И единственным спорным вопросом оказалось владение этим экземпляром книги. До сих пор судятся“, — закончил он. Через некоторое время Ярослав и его жена разошлись. Я часто думаю, вспоминая этот эпизод: у Маркеса такой острый глаз, что он заметил намечавшийся раздор в семье, или это опять брухерия, ведьмацкая сила гремучей смеси латиноамериканских кровей?..»