Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

Этот год был светлым годом. Казалось, что начинается снова "весна народов". Свежий ветер веял над миром. В Америке северные фермеры с ружьями шли на рабовладельцев, и, хотя им приходилось тяжело, люди надеялись на них и верили в их мужество.

В конце апреля Гарибальди с тысячей отчаянных и смелых людей высадился в Сицилии, где ярко пламенело восстание против неаполитанских Бурбонов. Обрастая людьми, беспрестанно побеждая, тысяча двигалась, становилась многими тысячами, выбрасывала врагов из городов и деревень. В том же самом году Гарибальди освободил королевство обеих Сицилий. Ожидал похода на Рим. Разделенная еще с Юстиниановых времен, растерзанная на части, залитая кровью Италия поднималась единой во весь свой исполинский рост. Наполеон говорил когда-то, что итальянцы любят болтать о свободе родины… в кроватях своих любовниц. Теперь от этих любителей поговорить смазывали пятки австрийцы и Бурбоны. Потому что итальянцы разговаривали теперь языком оружия, и так, как подобает мужчинам.

С шестого столетия, со дня злосчастной гибели Тейи, короля остготов, была реставрация Юстинианом рабства, пожары, крепостничество, тирания церкви, грабительство кондотьеров, инквизиция или власть торговцев. Лоскутная, истерзанная страна, вечные захватчики – от византийцев и испанцев до австрийцев.

И так на протяжении тысячи трехсот лет. Довольно сильный заряд оптимизма для всех, кто не желает и не умеет ждать. Достаточно большая школа выдержки. И когда всем казалось, что уже все, – богатырь поднялся, доказывая этим, что н и к о г д а н е п о з д н о.

Никогда, если речь идет о свободе, о свете завтрашнего дня.

У юношей загорались глаза, когда они смотрели на запад. У них трепетали ноздри, ловящие ветер свободы.

– Жить! Жить! Воевать за свободу! Уничтожить рабство! Воевать за право, за счастье, за отчизну!

Мстислав Маевский ехал верхом в Озерище. Надо было повидать Когутов, поговорить о том о сем, а главным образом встретиться с Яней.

Хлопец вначале удивлялся, почему его так тянет к этой девочке, а когда понял, было поздно, попытался сам себя уговорить, что это обычная романтическая история в духе: "Здравствуй, добрая дева, не откажи запечатлеть на твоем невинном челе братский поцелуй, ибо и крестьянки любить умеют, под сению дерев пляша", – ничего не помогало.

Теплым взглядом окидывал хлопец из-под русой чуприны Днепр, молодую зелень на его берегах, само Озерище, красиво раскинувшееся над рекой. Не знал, что делать. Собрался было вместе с Кастусем поступать в военное заведение. Использовать льготы для студентов, окончивших университет, и дворян. Что-то и у Кастуся не ладится. Диссертации еще не представил, в кандидаты, значит, зачислен условно. Из штаба военного заведения что-то нет ответа. Да и чему удивляться. Недоверие к местным людям большое, а тут человек, который знает право, финансы, статистику, политическую экономию, сельское хозяйство, технологию и другое, желает еще получить и военные знания. Нет уж, хватит. Черт знает, что из таких людей может получиться при распущенности современной молодежи. Возможно, якобинские министры.

Мстислав засмеялся. Кастусю не везло, а ему, Мстиславу, тем более. Генералов из них не выйдет. Что ж, один займется теоретической подготовкой мятежа, а второй станет неплохим поручиком. Поручики восстанию тоже понадобятся. А кем, интересно, будет Алесь?

Из придорожной корчмы, за которую садилось солнце, летела жалобная песня:

І чарка мала, і гарэлкі няма.

Міла, міла не цячэ, каля сэрца пячэ.

Сидит, видимо, какой-то влюбленный бедолага и плачется на горькую судьбу, обхватив руками лохматую голову.

Мстислав снова задумался, услыхав песню. Пойдет в бунт, возможно, голову сложит, или схватят да расстреляют, или инвалидом сделают. Что тогда делать девчине? Ах, боже ты, боже. Как бы хорошо было, если б все уже миновало, если б победа. А тут врагов – гурт. Лают на честных людей. Не позволят так сразу через кровь перепрыгнуть…

Мстислав прямиком направился к курганному захоронению за Озерищем.

Янька была уже там. Мстислав соскочил с коня.

– Вечер добрый!

– Стафану плохо. – Свежее личико Яньки сморщилось, горестно задрожали брови.

Стафану действительно не помогали ни лекаря, ни лекарства. Надеялись, что, может быть, природа свое возьмет, и делали для него все, постоянно оставляли с ним кого-то из братьев или Марту с Рогнедой, чтоб не был одинок.

– Посидим немного, да я пойду к нему, – сказал Мстислав.

– Сидеть не надо. Лучше походим.

Они шли берегом. Яня, опустив глаза, обрывала молодую веточку вербы.

– Мне молодую листву жаль. Смотри, какая зеленая.

– И правда. Я не буду больше.

Подошла к обрыву, бросила веточку в реку.

– Ты не думай, – глаза Яньки смотрели немного испуганно, – она в воде оживет, выплывет где-то у берега и укоренится.

– Конечно, укоренится.

И вдруг Янька всхлипнула.

– Вербе можно, человеку вот нельзя. Как срежут его, так уже все.

Мстислав растерялся:

– Ничего. Обойдется…

– Нет… Нет уж, видать… Не жалуется Стафан, нет… Помнишь, как на свадьбе его весело было?

– Запой ту, что тогда Марта пела, – попросил Мстислав, – запой. Вот увидишь, ему сразу легче станет.

– Правда?

Янька доверчиво взглянула на него, глубоко вздохнула и затянула тихим, дрожащим голоском свадебную песню.

Мстислав шел и вспоминал радость тех дней: и как ездили на рыбную ловлю перед свадьбой, и как шутили с Галинкой Кахно, и как было весело. Нет, ничего не могло случиться со Стафаном.

Няхай яна ранюсенька ўстаець,

Няхай яна хатку, сенькі падмяцець,

Няхай яна на вулку шумку не нясець,

Няхай яна на шуметнічку пасыпе,

Няхай яна і ножкамі прытопча,

Няхай яна і слёзкамі прымоча.

Они шли навстречу багровому огромному солнцу, что наполовину село в заводь Днепра. Мягко ступал за ними утомленный конь.

Нашы курачкі трапятлівыя разграбуць,

Нашы жоначкі лепятлівыя разнясуць.

– Няхай вашых курэй каршун дзярэ,

Няхай вашых жонак смерць пабярэ.

Янька вдруг всхлипнула и села в траву, как будто у нее подкосились ноги. Он опустился рядом с нею, робко погладил по золотым волосам.

– Ну что ты? Что?

Взял ее за плечи и силой отвел ладони от глаз. В глазах были слезы.

– Кто же это мог? – сквозь слезы сказала она. – Как поднялась рука на такого? Тихий, кроткий. Ребенок останется. Ну, ничего. "Сиротские слезы даром не минают, попадут на белый камень – камень пробивают".

Мстислав поставил ее на ноги. С минуту колебался и вдруг осторожно поцеловал в распухший, соленый от слез ротик.

– Не надо, – глухо сказал он. – Если даже что-то и случится, я тебя не оставлю. Отцом буду. Братом буду. Мужем, если хочешь, буду.

Стафан сидел на завалинке, зябко кутаясь в чугу, и ввалившимися глазами смотрел на залитый багрянцем сад и на солнце, что садилось за ним. Подошел Кондрат, но старший его словно и не заметил. Лицо желтое и в пятнах, взгляд отсутствующий.

Кондрат осторожно положил ему на руку, что лежала на коленях (вторая сжимала на груди отвороты чуги), двух убитых дупелей.

Стафан пощупал рукой ржавые мягкие перья и скривил губы в улыбке.

– Жа-аль.

– Тебе сегодня сварим. Ничего. Еда, брат, панская.

– Все равно жаль.

Кондрат присел.

– Дай ружье, – сказал Стафан.

Взял двустволку сухими, как куриные лапы, пальцами.

– Тяжелое. Никогда в жизни стрелять не любил. Вот и сам дичью стал.

И опять Кондрата, во второй уже раз, удивило гневное выражение глаз Стафана. Солнце уже едва виднелось над водой.

– Кондратка, – сказал Стафан, – я сегодня умру.

Брат сделал движение протеста.

– Нет, – сказал Стафан, – я знаю. Ты не забыл?

– Нет.

– Исполни. И Кроера тоже. Мне явление было – он.

– А если нет?

– Если даже нет, то этакую погань надо стереть с земли.

– Исполню.

– Убей за сорок дней, пока душа тут… Таркайла… Чтоб душа моя успокоилась. А с тем не спеши. Все добре сделай. А может, и я с того света приду, скажу, он или нет. Чтоб живую душу спасти от напраслины, отпустят.

– Исполню.

– Проводи меня, братка, к реке. Видишь, багровая…

Гнев исчез из глаз больного, и даже улыбка стала прежней, как до болезни. Опершись на плечо Кондрата, он поднялся.

– Ну вот, благослови вас всех. Мне…

Словно потерял мысль.

– Ну вот… Если б выше… Выше… Трошки выше…

Потянулся, словно хотел еще раз увидеть реку. А потом стал опускаться на землю. Так неожиданно, что Кондрат едва успел подхватить его.

Везли Стафана на кладбище по воде. Еще стоял запоздалый паводок, и к церкви на острове иначе добраться было нельзя.