Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

Впрочем, казалось, что все юноши, приступившие теперь к состязанию, старались показать свою ловкость, а не отомстить за смерть товарищей. Они были возбуждены, но отнюдь не свирепы, и Расщепленный Дуб надеялся, что удастся спасти жизнь пленнику, когда молодежь удовлетворит свое тщеславие.

Первым вышел вперед молодой человек по имени Ворон, еще не имевший случая заслужить более воинственное прозвище. Он отличался скорее чрезмерными претензиями, чем ловкостью или смелостью. Те, кто знал его характер, считали, что пленнику грозит серьезная опасность, когда Ворон стал в позицию и поднял томагавк. При всем том это был добродушный юноша, помышлявший только о том, чтобы нанести более ловкий удар, чем его товарищи. Заметив, что старейшины обращаются к Ворону с какими-то серьезными увещаниями, Зверобой понял, что у этого воина довольно неважная репутация. В самом деле, Ворону, вероятно, совсем не позволили бы выступить на арене, если бы не уважение к его отцу, престарелому и весьма заслуженному воину, оставшемуся в Канаде. Все же наш герой полностью сохранил самообладание. Он решил, что настал его последний час и что нужно благодарить судьбу, если нетвердая рука поразит его прежде, чем начнется пытка.

Приосанясь и несколько раз молодцевато размахнувшись, Ворон наконец метнул томагавк. Оружие, вертясь, просвистело в воздухе, срезало щепку с дерева, к которому был привязан пленник, в нескольких дюймах от его щеки и вонзилось в большой дуб, росший в нескольких ярдах позади. Это был, безусловно, плохой удар, и смешок, пробежавший по толпе, тотчас же возвестил об этом, к великому стыду молодого человека. С другой стороны, общий, хотя и подавленный, ропот восхищения пронесся по толпе при виде твердости, с которой пленник выдержал этот удар. Он мог шевелить только головой, которую нарочно не привязали к дереву, чтобы мучители могли забавляться и торжествовать, глядя, как жертва корчится и пробует избежать удара. Зверобой обманул все подобные надежды, стоя неподвижно, как дерево, к которому было привязано его тело. Он даже не прибегнул к весьма естественному и обычному в таких случаях средству, а именно — не закрыл глаза; никогда ни один, даже самый старый и испытанный краснокожий воин не отказывался с большим презрением от этой поблажки собственной слабости.

Как только Ворон закончил свою неудачную ребяческую попытку, его место занял Лось, воин средних лет, славившийся своим искусством владеть томагавком. Этот человек отнюдь не отличался добродушием Ворона и охотно принес бы пленника в жертву своей ненависти ко всем бледнолицым вообще, если бы не испытывал гораздо более сильного желания щегольнуть своей ловкостью. Он спокойно, с самоуверенным видом стал в позицию, быстро нацелился, сделал шаг вперед и метнул томагавк. Зверобой, увидев, как острое оружие летит прямо в него, решил, что все кончено, однако он остался невредим. Томагавк буквально пригвоздил голову пленника к дереву, зацепив прядь его волос и глубоко уйдя в мягкую кору. Всеобщий вой выразил восхищение зрителей, а Лось почувствовал, как сердце его немного смягчается: только благодаря твердости бледнолицего пленника он мог так эффектно показать свое искусство. Место Лося занял Попрыгунчик, выскочивший на арену, словно собака или расшалившийся козленок. Это был очень подвижной юноша, мускулы которого никогда не оставались в покое и который либо притворялся, либо действительно был неспособен двигаться иначе, как вприпрыжку и со всяческими ужимками. Тем не менее он был достаточно храбр и искусен и заслужил уважение соплеменников своими подвигами на войне и успехами на охоте. Он давно получил бы более благородное прозвище, если бы один высокопоставленный француз случайно не дал ему этой клички. Юноша по наивности благоговейно сохранял эту кличку, считая, что она досталась ему от великого отца[76], живущего по ту сторону обширного Соленого Озера.

Попрыгунчик кривлялся перед пленником, угрожая ему томагавком то с одной, то с другой стороны, в тщетной надежде испугать бледнолицего. Наконец Зверобой потерял терпение и заговорил впервые с тех пор, как началось испытание.

— Кидай, гурон! — крикнул он. — Твой томагавк позабудет свои обязанности. Почему ты скачешь, словно молодой олень, который хочет показать самке свою резвость? Ты уже взрослый воин, и другой взрослый воин бросает вызов твоим глупым ужимкам. Кидай, или гуронские девушки будут смеяться тебе в лицо!

Хотя Зверобой к этому и не стремился, но его последние слова привели Попрыгунчика в ярость. Та же самая нервная возбудимость, которая делала его столь проворным, не позволяла ему как следует владеть своими чувствами. Едва последние слова успели сорваться с уст пленника, индеец метнул томагавк с явным желанием убить бледнолицего. Если бы намерение было менее смертоносным, то опасность могла бы быть больше. Попрыгунчик целился плохо, и оружие мелькнуло возле щеки пленника и лишь слегка задело его плечо. То был первый случай, когда бросавший старался убить пленника, а не просто напугать его или показать свое искусство. Попрыгунчика немедленно увели прочь с арены и начали горячо упрекать за неуместную торопливость, которая едва не обманула всех ожиданий племени.

За этим раздражительным субъектом последовало еще несколько молодых воинов, бросавших не только томагавки, но также и ножи, что считалось гораздо более опасным. Однако все гуроны были настолько искусны, что не причинили пленнику никакого вреда. Зверобой получил несколько царапин, но ни одну из них нельзя было назвать настоящей раной. Непоколебимая твердость, с которой он глядел в лицо своим мучителям, внушала присутствующим глубокое уважение. И когда вожди объявили, что пленник хорошо выдержал испытание ножом и томагавком, ни один из индейцев не испытывал к нему враждебных чувств, за исключением Сумахи и Попрыгунчика. Эти двое, правда, продолжали подстрекать друг друга, но до сих пор их злоба не встречала отклика. Однако все же была опасность, что и остальные рано или поздно придут в состояние бесноватости, которое обычно сопровождает подобные зрелища среди краснокожих.

Расщепленный Дуб объявил народу, что пленник показал себя настоящим мужчиной; правда, он жил с делаварами, но не стал бабой в рядах этого племени. Вождь спросил, желают ли гуроны дальнейших испытаний. Однако даже самым кротким женщинам жестокое зрелище доставило такое удовольствие, что все в один голос просили продолжать. Хитрый вождь, которому хотелось завербовать славного охотника в свое племя, как иному европейскому министру хочется найти новые источники для податного обложения, старался под всевозможными благовидными предлогами вовремя прекратить жестокую потеху. Он хорошо знал, что если позволить разгореться свирепым страстям, то остановить расходившихся индейцев будет не легче,