Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

разыгрывалась ужасная метель, так что несчастные, пытавшиеся повторить этот умный поступок, замерзали в подворотнях, так и не найдя церкви. Ещё про портниху говорили, что она нарочно не даёт напёрстков от того, что с каплями детской крови в платья заказчиц попадает немного молодости и остаётся там, даже когда кровь уже смыта. Каждая женщина, надевшая такое платье, становится немного моложе, и именно за это якобы заказчицы на самом деле ценят портниху. А некоторые говорили, что нитки, тоньше и прочнее шёлка, Три Булавки вовсе не покупает, а забирает из особого чуланчика, куда никого не пускает, и кто знает, может быть, ей эти нитки сам дьявол даёт в обмен на то, чтобы она перед Рождеством выгоняла невинные души на верную смерть.

Так однажды случилось, что наша Мальвинка, утомившись к вечеру, испортила строчку и Три Булавки это увидела прежде, чем девочка успела распороть и переделать работу. Ох, и задала злая портниха трёпку бедняжке! Вся спина у неё была в кровавых полосах, и оттого ночью у неё даже жар поднялся и нестерпимо захотелось пить. И, хотя ночами не разрешалось спускаться с чердака кроме как в случае самой безотлагательной нужды, она всё же потихоньку спустилась на кухню, чтобы попить водицы. Конечно, у Мальвинки не было ни лампы, ни свечки, ни лучинки, да она бы и не посмела их зажечь, чтобы ненароком не быть обнаруженной; так что она шла в темноте наощупь и почти наугад, ведь и на кухне-то она бывала только раза два или три. Тихонько, чтобы не разбудить кухарку, она стала пить воду и вдруг услышала совсем тихий голосок рядом:

— Дай и мне чуть-чуть попить.

Девочка чуть не умерла от страху. Оглянувшись, она никого, впрочем, не увидела, но тут голосок раздался снова:

— Дай мне капельку воды напиться!

И голос этот раздавался из кармана платья, где всегда сидела куколка, та самая куколка, которую мама сшила для Мальвинки, когда та была совсем малюткой. Девочка взяла на пальчик капельку водички и капнула куколке на вышитый ротик.

— Спасибо, Мальвинка! — сказала тихонечко куколка. — А то ты меня десять лет не поила, не кормила, я уж и не выдержала. Теперь слушай меня. Возьми свою ладанку в другую руку и выходи потихоньку из кухни.

Девочка послушалась: сняла с шеи ладанку, взяла в свободную руку и вышла с кухни. Тут куколка ей стала потихоньку говорить, куда идти, сколько шагов делать. Шла девочка, шла по тёмному дому, вдруг видит — светлая щель. Подошла она к щели и заглядывает, а там не то, что особенный чулан — целая тайная комната! Вдоль стен привешены на цепях мёртвые девочки, и у всех головы наголо острижены, а посредине комнаты сидит Три Булавки с веретеном и прялкой и из волос прядёт нить, тонкую, как паутинка, прочную, как пеньковый канат. Посмотрела Мальвинка на ближнюю девочку — а это ученица, которую прошлой зимой выгнали. Стоит Мальвинка ни жива, ни мертва, а портниха себе под нос напевает:

— Я веретено верчу,

Нитку прочную кручу.

Скоро-скоро Рождество,

Новых ниток получу!

— А теперь иди и засунь ей ладанку в рот, — велит куколка.

— Нет-нет-нет, — прошептала Мальвинка и стала потихоньку пятиться. Уж лучше сразу убежать из страшного дома, решила она. Но тут вдруг Три Булавки повела носом и закричала:

— Чую, чую живую девчонку! Ну, держись, сейчас будут из тебя нитки!

Раз! Два! Три! — и Три Булавки выскочила из тайной комнаты.

— Ага! — закричала она, хватая Мальвинку за шею, но тут куколка крикнкула:

— Ладанка! — и девочка мигом запихнула ладанку в открытый рот портнихи. Та тут же песком и осыпалась.

Поутру ученицы и прислуга разобрали себе вещи ведьмы и ушли поскорее из дурного дома.»

— Что же случилось с куколкой? — спрашиваю я себя, закрыв книгу. — А с мёртвыми девочками?

За моей спиной, словно ответ, раздаётся тихое постукивание. Я медленно оборачиваюсь и вижу, что там ползает на коленях мёртвый «волчонок», собирая бусины. Он находит их наощупь, не отводя от меня глаз; пальцы быстро и ловко отыскивают и хватают пластиковые шарики. Теперь ему не мешает нож — ведь я его отняла — и бусины больше не рассыпаются из рук. Ещё несколько минут, и он соберёт их все, и я почему-то знаю, что тогда он кинется на меня — а я, как назло, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, словно окаменела. Больше того: я не могу сделать вдох и начинаю задыхаться. Вот уже все бусины собраны. Мальчишка оглядывается, словно решая, куда их сложить, а потом принимается глотать, быстро, жадно. Когда во рту у него скрывается последняя бусина, он поднимается и идёт ко мне. Я делаю всё, что в моих силах — я зажмуриваюсь.

И ничего не происходит.

Потом крепкие тёплые руки обхватывают меня, и голос Ловаша Батори, императора вампиров, шепчет мне:

— Тихо, тихо. Всё хорошо. Я прогнал его.

И только тогда у меня получается снова сделать вдох.

— Ловаш, — шепчу я. — Ловаш.

Увы, хотя я снова могу и говорить, и дышать, у меня не получается ни открыть глаза, ни пошевелиться. Тяжёлая книга оттягивает мне руки.

— А куда делись мёртвые девочки? — спрашиваю я.

— Всё хорошо. Я помог им, и теперь они спокойно спят в своих деревянных постельках.

— А куколка?

— Ты выкинула её в окно.

— Да, точно. Я же выкинула её в окно.

Я чувствую, как ладони Батори гладят мою спину, как упругие губы касаются нежно и тихо кожи на виске, на лбу, как одна рука проскальзывает мне на живот — и от её прикосновения внутри становится жарко, томно, так что я даже не в силах сдержать стон…

Как жестоко. Как жестоко вырывать человека из сна, встряхивая его за плечо. Сердце колотится где-то у горла.

— Марчин? Что-то случилось? Надо идти?

— Ты стонала.

У меня в животе по прежнему жарко, и потому близость Твардовского особенно некстати.

— Убери, пожалуйста, руку с моего плеча.

— Ты стонала, — повторяет он, но руку всё-таки убирает.

— Да. Мне снились мёртвые мальчики. У нас есть кофе или кола? — я спускаю ноги с кровати, чтобы, набравшись сил, встать и доковылять до ванной. В таком состоянии мне необходимо побыть одной, просто чтобы прийти в себя.

— И выгибалась.

— Пыталась стряхнуть оцепенение. Но если ты хочешь услышать, что я представляла Ловаша Батори и получала удовольствие, я, так уж и быть, именно это и скажу. У нас есть кофе?!

Не помню, хотелось ли мне когда-нибудь вышвырнуть Твардовского в окно так