Том 10. Письма. Дневники - Михаил Афанасьевич Булгаков

Киева объяснялось трудными бытовыми условиями, в которых жили тогда Земские, крайней их занятостью. А кроме того, очень неожиданным было для Надежды Афанасьевны предложение стать корреспондентом в столь чуждой для нее области — экономико-статистической, да еще сугубо информационно-справочного характера.

66

Коля — Н. Л. Гладыревский, который на зимние студенческие каникулы поехал в Киев.

67

Простые, а не заказные, как я писал! — Прим. авт.

68

«Подвал» — низ газеты, в котором ставятся фельетоны. Впрочем, вероятно, ты знаешь. — Прим. авт.

69

Фельетон «Торговый ренессанс (Москва в начале 1922-го года)» подписан псевдонимом «М. Булл». В фельетоне ярко и точно описаны первые месяцы жизни Москвы в условиях новой экономической политики. «...Началось это постепенно... понемногу... То тут, то там стали отваливаться деревянные щиты, и из-под них глянули на свет после долгого перерыва запыленные и тусклые магазинные витрины. В глубине запущенных помещений загорелись лампочки, и при свете их зашевелилась жизнь: стали приколачивать, прибивать, чинить, распаковывать ящики и коробки с товарами. Вымытые витрины засияли. Вспыхнули сильные круглые лампы над выставками. [...]

Трудно понять, из каких таинственных недр обнищавшая Москва ухитрилась извлечь товар, но она достала его и щедрой рукой вытряхнула за зеркальные витрины и разложила на полках. [...] Окна бесчисленных кафе освещены, и из них глухо слышится взвизгивание скрипок.

До поздней ночи шевелится, покупает и продает, ест и пьет за столиками народ, живущий в невиданном еще никогда торгово-красном Китай-городе».

Но для Булгаковых наступающие дни будут тяжелейшими...

Обратимся к записям Надежды Афанасьевны Булгаковой-Земской, которые она делала как комментарии к письмам Булгакова:

«[Следующее письмо] написано было М[ихаилом] А[фанасьевичем] сестре Надежде из М[осквы] в Киев в феврале 1922 г. — после смерти матери Варвары Михайловны. Она умерла в ночь на 1-е февраля 1922 г. от тифа в Киеве в квартире своего второго мужа Ив[ана] Павл[овича] Воскресенского.

М. А. смертью матери был потрясен. Письмо это — вылитая в словах скорбь: обращаясь к матери на Ты (с большой буквы), он пишет ей о том, чем она была в жизни детей; пишет о необходимости сохранить дружбу всех детей во имя памяти матери... Мих[аил] Аф[анасьевич]... взял это письмо у сестры «посмотреть» и не вернул...»

* * *

Незадолго до своей смерти, лежа в постели безнадежно больным, М. А. сказал сестре Надежде: «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери, ее памятник — строки в “Белой гвардии”».

Это было в ноябре 1939 г. (перед отъездом М. А. на лечение в санаторий «Барвиха». Разговор шел о биографии и биографах (о них М. А. отзывался нелестно). М. А. хотел сам писать биографию — воспоминания (м. б. биографический роман).

Сохранились небольшие кусочки из дневника М. А. Булгакова, который он вел в эти и последующие годы. К счастью, сохранились записи именно этого периода. 9 февраля он записывает: «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядюшки немного муки, постного масла и картошки. У Бориса миллион. Обегал всю Москву — нет места. Валенки рассыпались».

Тем не менее он продолжает и в этих условиях заниматься литературой. 14 февраля он записывает: «...Вечером на Девичьем поле в б. Женских курсах (ныне 2-й университет) был назначен суд над «Записками врача». В половине седьмого уже стояли черные толпы студентов у всех ходов и ломились в них. Пришло [нес]колько тысяч. [...]

Верес[аев] очень некрасив, похож на пожилого еврея (очень хорошо сохранился). У него очень узенькие глаза с набрякшими тяжелыми веками, лысина. Низкий голос. Мне он очень понравился. Совершенно другое впечатление, чем тогда на его лекции. [...] Говорит он мало. Но когда говорит, как-то умно и интеллигентно у него выходит. [...]»

На следующий день Булгаков записывает: «Погода испортилась. Сегодня морозец. Хожу в остатках подметок. Валенки пришли в негодность. Живем впроголодь. Кругом должны. «Должность» моя в военно-редакционном совете сводится к побе[гушкам], но и то спасибо...»

70

Булгаков Иван Афанасьевич (1900–1968) — брат Михаила Афанасьевича. После гражданской войны оказался за границей, в Париже.

71

Борис Михайлович Земский. В письме брату — Андрею Михайловичу — он писал о себе: «...Я сейчас состою постоянным членом Научно-технического комитета и управл[ения] его делами, кроме того продолжаю состоять сотрудником ЦАГИ [Центральный аэродинамический институт им. Жуковского. — Сост.] на должности зам. заведующего Летным отделом. С осени получил лекции в Институте инженеров воздушного флота по механике, как ассистент проф[ессора] Чаплыгина. За все это получаю массу благ, но и работаю исключительно много. Зато вполне обеспечиваю все потребности своей семьи».

72

Н. Т. К. — Научно-технический комитет.

73

М. Д. — Мария Даниловна, жена Б. М. Земского.

74

Офф. — официальная. Речь идет о газете «Рабочий» — органе ЦК ВКП (б), которая стала выходить с 1 марта 1922 г.

75

Александр Петрович Гдешинский — друг детства Булгакова.

76

Писатель Юрий Львович Слезкин описывает жизнь Булгакова в то время таким образом: «Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома на Садовой, со своей первой женой Татьяной Николаевной. По стенкам висели старые афиши, вырезки из газет, чудаческие надписи. Был Булгаков стеснен в средствах, сутулился, поднимал глаза к небу, воздевал руки, говорил: «Когда же это кончится?», припрятывал «золотые», рекомендовал делать то же. Работал в «Гудке» и проклинал редактора. Читал свой роман о каком-то наркомане и повесть о докторе — что-то очень скучное и растянутое. Ходил ко мне и к Стонову [Стонов Дмитрий Миронович (1892–1962) — известный русский советский писатель. — Сост.] чуть не каждый день. Любили мы его слушать — рассказывал он мастерски, зло, остроумно. Тогда же написал и свои «Записки на манжетах» — это было лучше. Вспоминал Кавказ со скрежетом зубовным... Его манера говорить схвачена у меня довольно верно в образе писателя в «Столовой горе». Когда я писал эту «Столовую гору» — она не была такая куцая, какой вышла из-под руки цензуры. Булгаков хвалил роман и, очевидно, вполне искренне относился с симпатией ко мне как писателю и человеку. Написал даже большую статью для берлинского журнала