Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

– Лучше кофе, – в горле першило и скреблось. То ли в погребе перемерз, то ли свежим воздухом передышал. – Будьте так любезны. Хотя не стоило беспокоиться.

– А чего это Мак не предупредил, что вам кофе заварить надо?

– Мак?

– Ну, хозяин вагона, Максимилиан. У нас куда ни плюнь – всё начальство Максимилианы. Не ошибешься. И начальник поезда, и начальник станции. И староста селения. Как в должность вступают – сразу имя меняют. Говорят, чтобы соответствовать.

Сигизмунд крякнул и сел на узкой лежанке, подобрав с пола дырчатую застиранную простыню, любезно выделенную накануне хозяином, – Маком, чтоб его, – и поглядел на гостью сквозь прореху.

– А вас, леди, как звать?

– Каролина. Но можно просто Линн. Я вас переводить буду.

– Куда?

– Не куда, а кому. Вы же к Бенедикту пойдете?

Сигизмунд стиснул зубы. Проклятые китайцы из давешнего сна. И когда разболтать успели?

– Пойду.

– Тогда вам переводчик нужен. С эсперанто на эсперанто. А то ни он вас, ни вы его не поймете.

Сигизмунд хотел спросить, почему не с китайского, но только махнул рукой и принялся нашаривать под лавкой ботинки. Белокурая леди ждала его, нетерпеливо притопывая и отколупывая краску с дверного косяка.

Они шли вдоль длинного товарного поезда – Сигизмунд насчитал уже двадцать шесть вагонов. Ноги мокли от росы, из-под поездного брюха орали кузнечики, сверху им в ответ чирикали птицы, непривычно кружилась голова от утренних негородских запахов, а Линн трещала без умолку.

– …За «нежелание соответствовать приметам современного общества», представляете? Всем поэтическим кружком за эту глупость в ссылку попали – обхохочешься. А всего-то стишок сочинили про девицу, которая всю жизнь мечтала быть пилотом дирижабля и во время первого же полета уронила его на шпиль Кельнского собора, испугавшись вороны.

Сигизмунд сочувственно вздохнул. Его тоже изрядно бесили современные реалии, в которых лозунгом «дорогу прогрессивным феминам!» пугали еще в школьных страшилках. Тех самых, которые рассказывают в темном классе шепотом, заперев дверь на рукоятку швабры. «В темной-темной комнате стоит черный-черный стол, а на черном-черном столе лежит черный-черный человек. И если ты дотронешься до него случайно, а он девочка, то кааак закричит!.. Потому что женщины должны иметь право голоса…» Или вроде того. Глупость ведь совершенная, если так поглядеть.

Хотя Казимир, вон, тоже на столе лежал. Не девочка, но без головы. Не менее страшно.

– За декольте, – продолжала Линн. – За бюст в кружевах. Безо всяких там фривольных подробностей, между прочим. Я вас уверяю! Всё прилично. Игривая такая открыточка получилась. Девица в ужасе, ворона в ужасе, на заднем плане горящий дирижабль. Послушайте, неужели люди в наше время шутки перестали понимать? Всего-то с несколько сотен на празднике раздали, а кто-то в полицию доложил. А кому хочется на допросы ходить? И вот мы тут. Другим-то ничего – наш художник, Боб, на природе расцвел просто, рисует пейзажи в свое удовольствие. А у меня не получилось ни одного приличного платья с собой захватить. Ни с кружевным декольте, ни с шелковыми поясками. И где справедливость?

Сигизмунд придумал было рифму, но интеллигентно смолчал. Линн ему нравилась, хотя и болтала слишком много. К тому же он сам не ободрял это новое веяние – пускать леди в те сферы, где от них больше вреда, чем пользы, и услышать подтверждение собственных мыслей из уст симпатичной девушки было приятно.

– Я бы для усиления эффекта нарисовал стул, взобравшуюся на него леди и крысу – под стулом.

– Это была следующая задумка, – просияла Линн. – Чувствую, мы с вами поймем друг друга.

Сигизмунд сохранил на лице серьезное выражение, однако покраснел мочками ушей и возымел надежду на приятный вечер. В конце концов, дама из поэтического кружка, сбежавшая от полиции в селение старостимов, – это достаточно романтично… Хотя бы для того, чтобы стать частью истории. А там уж – как сложится.

Перед землянкой Бенедикта из травы торчали маленькие кривые деревца и белая табличка с каллиграфически грозным предупреждением: «Бонсаи не вытаптывать, иначе древние проклятия падут на вас!» Для того чтобы разобрать написанное мелкими ровными буквами, Сигизмунду понадобилось низко наклониться и прищуриться. Сомнительно, что остальным хватало на это терпения – некоторые деревца носили следы сердечной черствости и грубых подошв.

– Он у вас что, отшельник? Вагонами брезгует?

– Он у нас эстет, – Линн пожала плечами. – Вагонов двадцать перепробовал, прежде чем сюда переселился. В одном потолок неровный, в другом пол скрипучий, в третьем столик на одном болте трепыхается, в четвертом дверь заедает. Потому и сказал – мол, лучше я в рукотворном несовершенстве жить буду, полностью неся ответственность за выровненный собственными руками уродский потолок.

– Порядок любит, значит, – понятливо кивнул Сигизмунд и предусмотрительно обошел бонсаи за полметра. Зачем загодя создавать повод для ссоры с хозяином землянки? Хотя… кажется, было поздно.

Из жилища тянуло нехорошим, тяжелым духом. Сыщик потянул носом. Сморщился. Хотел было предупредительно выругаться, но потом решил проявить вежливость и пропустил даму вперед, в полуоткрытую дверь.

Линн в ответ на вежливость шумно икнула и отдавила Сигизмунду ногу, выбегая наружу.

Прозванный китайцем, но выглядящий абсолютным европейцем Бенедикт, скорчившись, сидел за столом перед раскрытой книгой. Над головой у него, потрескивая, чадила маленькая керосиновая лампочка с грязно-желтым светом. Гудели мухи. Книга и бенедиктово плечо были разрублены – до стола и до живота соответственно – длинной ржавой катаной. Лезвие застряло в столешнице и щерилось на вошедших кровавыми потеками. Вдоль стен в ажурном порядке громоздились пакетики и мешочки с чаем. Саквояжа в землянке не было.

«Пока победа за вором», – отстраненно подумал Сигизмунд. Они с Линн устроились на рельсах у границы селения, краем глаза держа в видимости землянку. Другим краем глаза Линн плакала, а сыщик методично осматривал окрестности. В лесу никого не было видно, кроме трясогузок, вдали между вагонами изредка мелькала тень старостима. Но без суеты.

– Это ведь похоже на шутку? – Линн потерла глаза кулаками, вытерла лицо клетчатым подолом и шумно высморкалась. После потрясения она казалась гораздо красивее, чем раньше: волосы растрепались, щеки зарозовели, а слезы в глазах придавали «интересный блеск». В другой ситуации Сигизмунд залюбовался бы, но профессиональная выдержка не давала тратить внимание попусту. Потом. Всё потом. Сначала четыре миллиона, потом галантные игрища.