Сражения Космического Десанта - Стив Паркер

Город-склеп, большую часть которого почти сравняли с землей за два месяца уличных боев.

Имперские стратеги называют это победой.

Я никогда не смогу снова понимать людей — я перестал быть человеком, когда вступил в ряды Черных Храмовников. Понимание смертных чуждо мне с тех пор, как я принес первые клятвы Дорну.

Но я позволю людям этого удушливого мира торжествовать. Я позволю выжившим в Хельсриче радоваться и праздновать затянувшееся поражение, которое маскируется под победу.

И по их просьбе я вернусь на поверхность еще раз.

У меня есть кое-что, принадлежащее им.

Они радуются и выстраиваются вдоль магистрали Хель, словно ждут парада. Несколько сотен горожан и столько же не несущих сейчас службу гвардейцев. Они толпятся, со всех сторон обступив «Серого воина».

Слуховые рецепторы моего шлема фильтруют шум их ликования, уменьшая его до минимально раздражающего уровня, как и в тех случаях, когда пространство вокруг меня подвергается артиллерийскому обстрелу.

Я пытаюсь не смотреть на них, на раскрасневшиеся лица и сияющие радостью глаза. Для них война окончена. Они не заботятся о пиктах с орбиты, которые показывают, как целые орочьи армии окапываются в других ульях. Для людей в Хельсриче война окончена. Они живы — значит, они победили.

Трудно не восхищаться такой простотой. Блажен разум, слишком малый для сомнений. А по правде говоря, я никогда не видел, чтобы город так яростно сопротивлялся захватчикам. Эти люди заслужили жизнь.

Часть города, расположенная недалеко от порта, осталась относительно целой. Она почти все время оставалась под контролем имперских сил. Я понимаю, что Саррен и его 101-й легион сражались здесь до последнего.

Несколько из них стоят рядом с «Серым воином». Все они в охристой форме Стального легиона. Один знакомый мне человек зовет меня.

Я иду к нему, и толпа разражается еще большей радостью. Я схожу с места впервые за час.

Час я выслушивал нудные речи, которые ближайшая вокс-башня транслировала по всему кварталу.

— Гримальд, реклюзиарх Черных Храмовников, — гремит голос по воксу.

Ликование усиливается, когда я приближаюсь. Воин, что кивнул мне, встречает меня тихим приветствием.

Это майор, точнее, полковник Райкин. Шрамы от ожогов пересекают уцелевшую кожу, но больше половины его лица, да и черепа тоже, — металлическая аугментика. Он осеняет себя знаком аквилы, и только одна из рук его собственная. Вторая — бионическая, скелет, все еще не облаченный в синтетическую кожу.

Я возвращаю приветствие. Речь по воксу, говорящий — из штаба генерала Курова, которого я прежде никогда не встречал, — разливается соловьем о моем героизме и доблести Стального легиона. Когда мое имя выкрикивается тысячами людей, я поднимаю кулак, чтобы поприветствовать их.

И все это время я думаю, что здесь погибли мои братья.

Погибли за них.

— Квинт-адъютант Тиро выжила? — спрашиваю я.

Он кивает, пытаясь улыбнуться искалеченным лицом:

— Кирия выжила.

Хорошо. Я рад и за него, и за нее.

— Привет, сэр, — произносит один из легионеров.

Я смотрю за плечо Райкина, на человека, стоящего чуть дальше в строю. Целеуказатель останавливается на усмехающемся молодом лице. На нем нет шрамов, но видны морщинки в уголках глаз.

Вот как. Значит, он тоже уцелел.

Впрочем, это меня не удивляет. Некоторые люди рождаются с удачей в крови.

Я киваю, и он выходит вперед, похоже, что не меньше моего утомленный церемонией. Оратор как раз повествует, как я «обрушился на инопланетных богохульников, когда они осмелились осквернить внутреннее святилище храма». Его слова похожи на проповедь. Он стал бы отличным экклезиархом или проповедником в Имперской Гвардии.

Солдат в охристой форме протягивает мне руку. Я иду навстречу его желанию и делаю то же самое.

— Привет, герой, — улыбается он мне.

— Здравствуй, Андрей.

— Мне нравится твоя броня. Сейчас она намного симпатичнее. Ты перекрасил ее сам или это обязанность рабов?

Я не понимаю, шутит он или нет.

— Сам.

— Отлично! Отлично! Возможно, вам теперь стоит мне отдать честь, а? — Он стучит по эполетам, где красуются капитанские нашивки, новенькие и сияющие серебром.

— Я не обязан отдавать честь капитану, — отвечаю я ему. — Но все равно поздравляю.

— Да, я знаю, знаю. Но я должен искренне поблагодарить тебя за то, что ты сдержал слово и рассказал моему капитану о моих подвигах.

— Клятва есть клятва. — Я понятия не имею, о чем говорить с этим маленьким человеком. — Твоя подруга. Твоя любовь. Ты нашел ее?

Я не знаток человеческих эмоций, но вижу, что его улыбка становится хрупкой и притворной.

— Да, — говорит он. — Я ее нашел.

Я вспоминаю: последний раз я видел штурмовика, когда он стоял над окровавленным трупом Магерна и втыкал штык в шею ксеносу — как раз перед тем, как рухнула базилика.

Я рад, что он выжил. Однако выразить подобное не так просто, особенно словами. У него такой проблемы нет.

— Я рад, что ты выжил, — он легко произносит невысказанное мной. — Я слышал, ты был тяжело ранен, да?

— Не настолько, чтобы умереть.

Но довольно близко. Я очень устал от апотекариев на борту «Крестоносца», твердивших, что это чудо, что я вообще выбрался из руин.

Он смеется, но в его голосе мало веселья. Его глаза остекленели с того момента, как он упомянул, что нашел свою подругу.

— Ты очень целеустремленный, реклюзиарх. А вот кое-кто из нас был в ленивом настроении в тот день. Я думал, что откапывать нас будут целые толпы. Признаюсь, даже надеялся на это. У меня же не было брони Астартес, чтобы оттолкнуть от себя камни и вернуться в битву прямо на следующий день.

— Отчеты, которые я слышал, говорят, что, кроме меня, больше никто не выжил после обрушения базилики, — говорю я ему.

Он смеется:

— Да, чудесная история получилась, разве нет? Последний черный рыцарь, единственный выживший в самом грандиозном сражении в Хельсриче. Прошу прощения, что выбрался и нарушил твою легенду, реклюзиарх. Обещаю, что я и еще шесть или семь счастливчиков будем очень тихими и позволим тебе пожать все лавры.

Он явно шутит. Я понимаю это и придумываю что-нибудь забавное в ответ. Но ничего не получается.

— Ты вообще не был ранен?

Он пожимает плечами:

— Голова болела. Потом прошла.

Это вызывает у меня улыбку.

— Ты видел толстого жреца? — спрашивает он. — Ты его знал?

— Признаться, я не припоминаю никого с таким именем или описанием.

— Хороший был человек. Тебе бы понравился. Очень храбрый. Он не погиб в битве. Был с гражданскими. Но умер спустя две недели из-за проблем с сердцем. Думаю, это нечестно. Выжить, вынести все и умереть в начале новой жизни? Довольно нечестно, мне кажется.

Есть какая-то извращенная поэзия во всем этом.

Я хотел бы как-то ободрить его. Хотел бы сказать, что я восхищен его храбростью и что его мир переживет войну. Я хочу с той легкостью, что была у Артариона, поблагодарить Андрея за то, что он остался с нами, когда многие бежали. В тот момент он оказал нам честь тем, что был рядом, как и погибший портовик, настоятельница и каждый, кто исчез из жизни в ту ночь.

Но я ничего не говорю. Дальнейший разговор прерван людьми, выпевающими мое имя. Как же необычно оно звучит в человеческом исполнении.

Оратор подстегивает толпу, говоря, конечно же, о реликвиях. Люди хотят их видеть, вот зачем я здесь. Чтобы показать их.

Я делаю знак сервиторам-инокам выйти вперед. Аугментированные слуги, выращенные апотекариями ордена и улучшенные Юризианом, выносят артефакты храма. Ни у одного из этих бездушных созданий нет имени, только реликвия. Это все, что я могу сделать, чтобы искупить вину столь позорного поражения.

Толпа радуется еще сильнее, когда три сервитора выдвигаются из хищной тени «Громового ястреба» и каждый несет по артефакту. Побитые остатки знамени. Обломок каменной колонны, увенчанный потрескавшимся орлом. Священная бронзовая сфера, в которой плещется драгоценная священная вода.

Мой голос, усиленный передатчиком шлема, легко разносится над толпой. Люди затихают, и на магистрали Хель воцаряется тишина. Помимо воли мне вспоминается мертвая тишина под горой из мрамора и рокрита, когда на всех нас обрушился храм.

«Мы судим об успехе нашей жизни, — говорю я, — по количеству уничтоженного нами зла».

Это слова Мордреда, не мои.

И впервые у меня есть на них ответ. Я понял больше. Мой учитель… ты был не прав. Прости, что понадобилось столько времени, чтобы покинуть твою тень и понять это. Прости, что потребовались смерти братьев, чтобы усвоить урок, которому каждый из них пытался меня научить при жизни.