Волк среди волков - Ханс Фаллада

Он находит подвальный этаж замка, так сказать, в состоянии обороны. Лакей Редер, напрасно пытавшийся сдать каждому в людской по очереди трупы убиенных, по-видимому, решил сплавить их тайком, положив на подоконники и у порогов. Однако бдительность людской расстроила его замыслы. И Губерт Редер с совершенно непонятным ослиным упорством снова обходит вокруг замка в сопровождении поденщика, который катит тачку с жертвами ротмистра; тусклым, рыбьим, равнодушным взглядом обводит он стены, высматривая открытое окно, взвешивает возможности пробраться в курятник.

Штудман кладет конец этому безобразию. Прислуге он рекомендует заняться своим делом, а нахала Редера как следует отчитывает. Но господин Редер невообразимо холоден и неприступен, будто совсем не считается с господином фон Штудманом. Он получил от господина ротмистра точное приказание сдать гусей сюда в замок - иначе его уволят. И барыня тоже подтвердили это приказание!

Напрасно уверяет его Штудман, что барыня как раз и просила передать Губерту приказание немедленно исчезнуть вместе с гусями. Губерт Редер не склонен считать, что этим самым отменено распоряжение ротмистра. Да и куда деваться с гусями? На виллу? Господин ротмистр прогонит его в два счета.

Казалось бы, фон Штудман должен был бы счесть лакея Редера за весьма преданного слугу, однако он видит в нем только упрямого болвана. Штудмана тянуло обратно, наверх, в просторную золотисто-зеленую комнату. Ему необходимо знать, о чем там толкуют, - а он стоит здесь уже добрых пять минут и урезонивает этого осла.

В конце концов он скомандовал отступление к флигелю для служащих, поденщик последовал за ним, скрипя тачкой. Из всех окон подвального этажа глазеют на шествие, лакей Редер плетется последним, Штудман чувствует, что изображает из себя комическую фигуру.

В конторе Штудман схватил телефонную трубку.

- Я сейчас позвоню господину ротмистру, - говорит он уже мягче. - Не бойтесь, места вы не потеряете!

Он крутит ручку. Между тем от стоящего рядом лакея Редера веет пронизывающим холодом. Никто не отвечает. Штудман быстрей крутит ручку, он не может удержаться и мечет на лакея Редера яростные взгляды. Но он мечет их зря, лакей Редер созерцает хоровод мух вокруг клейкой мушиной бумажки. Наконец кто-то подошел к телефону, оказывается, это кухарка Армгард, она сообщает, что барин с барышней ушли в поле.

У лакея Редера такое выражение, словно он так и знал.

- Тогда отвезите гусей на виллу, господин Редер, - мягко сказал Штудман. - Уберите их куда-нибудь, в погреб, что ли. С господином ротмистром я это дело улажу - можете не беспокоиться!

- Я должен сдать гусей в замок, не то я вылечу, - стоит на своем непреклонный Губерт Редер.

- Тогда оставьте гусей хотя бы здесь в конторе! - сердито крикнул фон Штудман. - Надо во что бы то ни стало убрать с глаз долой эту мерзость, просто хоть второй раз их убивай!

- Прошу прощения, - вежливо возразил лакей Редер, - только мне приказано сдать гусей в замок.

- Черт вас возьми! - крикнул Штудман, разозленный таким упорством.

- Черт вас возьми! - вопит у дверей в контору кто-то более громким, более привычным к ругани голосом. - Что тут случилось с моими гусями? Почему мои гуси у тебя в тачке? Кто убил моих гусей?

Штудман позабыл о лакее и одним прыжком выскочил из конторы. На улице стоит старый тайный советник фон Тешов, пунцовый от ярости. Он ревет, как подстреленный лев, он размахивает дубинкой, грозит каменщику Тиде, а тот, беспомощно оправдываясь, что-то невнятно бормочет.

- Простите, господин тайный советник, - сказал фон Штудман со спокойствием, выработанным упорным трудом и не изменявшим ему даже при разговорах с самыми истеричными дамами в гостинице. - Этот человек тут ни при чем. Я...

- Так это вы убили моих гусей? Моего Аттилу! Я вас, друг любезный, проучу! Чтобы сию же минуту здесь и духом вашим не пахло! Отпустите мою палку, слышите!

Палка была в опасной близости от лица Штудмана. Однако он не отступил, быстрым движением схватил палку и сжал ее железной рукой.

- Прошу вас, господин тайный советник... - молил он, в то время как тот, весь побагровев, тащил к себе палку, - ну как можно, при людях!

- На людей мне начхать! - хрипел старик. - Вы же не постеснялись людей и пристрелили моих любимцев! Ну, а я вам заявляю, что я и часу не потерплю вас здесь в имении! Приехал из Берлина, воображает, что он невесть как умен, языком болтает, подумаешь, какой "аблокат" выискался.

Ах, старый тайный советник! До чего же он рад, что может отплатить Штудману за неоднократно нанесенные ему поражения! Что может выругать его в пылу наполовину разыгранного гнева! Он слишком умен и, конечно, не верит, что Штудман пристрелил его гусей. Но он может делать вид, будто верит, и ругаться вовсю!

Фон Штудман, который не знал всей подноготной гусиного побоища, прощал старику его сильный гнев, однако чувствовал, что гнев этот не вполне искренен. Он вдруг отпустил палку и решительно сказал то, что старик так или иначе узнал бы:

- Ошибаетесь, господин тайный советник, в гусей стрелял ваш зять. Он хотел их только пугнуть, но, к сожалению...

- Врете! - крикнул старик еще в большей ярости. - На свою голову врете!

- Я во всяком случае предполагаю, что он хотел их только пугнуть... сказал Штудман, бледнея.

- Зять? Вы врете! Я только что провел полчаса с зятем в лесу, и зять мне ни словом о гусях не обмолвился! По-вашему выходит, что мой зять врет, что мой зять трус! Нет, это вы врете, вы трус!

Штудман, бледный как полотно, с величайшей охотой повернулся бы тут же на месте, уложил бы свои пожитки и отбыл на более мирные нивы - хотя бы в тот же Берлин. Или же так стукнул бы старика, чтобы из того и дух вон. Но около стоял каменщик Тиде, с открытым ртом и круглыми ноздрями, являя собой воплощенное подслушивание; в конторе остался лакей Редер, невидимый для них, но несомненно тоже слушающий. И совсем близко, тут же за кустами был замок, и там, конечно, недостатка в ушах не было. Разбушевавшийся старик вел себя все оскорбительнее, но господин фон Штудман безошибочно чувствовал, что старик бушует, только чтобы сорвать на ком-нибудь свою злобу, что ему известна правда!

Фон Штудман рад был бы приложить свои способности на более благодарной ниве - уже два дня носил он в кармане письмо с заманчивым предложением! И от того, что ротмистр ничего не сказал тестю о своем последнем геройском подвиге, желание Штудмана уехать нисколько не уменьшилось. (Он ни на минуту не сомневался, что в этом старик не соврал: он на самом деле встретился с зятем в лесу, и тот не обмолвился о гусях ни единым словом.)

Если Штудман все же не пошел во флигель укладываться, если он вместо этого, недолго думая, отправился в замок, прочь от мертвых гусей и разбушевавшегося старика, то побудила его к этому не преданность другу и не воспоминание о красивой беспомощной женщине, сидевшей наверху в золотисто-зеленой комнате. И даже не чувство долга. А только присущее каждому настоящему мужчине упорство: он чувствовал, что старик хочет его запугать, раз и навсегда выгнать вон. Именно потому он и остался. Он уйдет, когда сам захочет: не тогда, когда тот пожелает. Во всяком случае, не сейчас! (Так рассуждает всякий настоящий мужчина.)

- Эй! Что вам там понадобилось? - крикнул тайный советник. - Что вам у меня в парке понадобилось? Запрещаю вам ходить ко мне в парк!..

Фон Штудман, не говоря ни слова, продолжал свой путь. Теперь в невыгодное положение попал старик фон Тешов. Если он хотел, чтобы его ругань достигла ушей преступника, ему надо было бежать за ним вдогонку. А ругаться на бегу человеку, и без того склонному к одышке, трудно. В промежутки между двумя вздохами тайный советник кричал: "Запрещаю вам ходить ко мне в парк - не смейте переступать порог моего дома! - Элиас, не пускай его! - Это нарушение неприкосновенности жилища! - Не пускай его на лестницу!"

Хлоп! захлопнулась наверху дверь в спальню его жены.

Старик подозвал Элиаса и зашептал почти спокойно:

- Что ему тут нужно?

- Молодая барыня наверху, - зашептал в ответ Элиас.

- Нарушение неприкосновенности жилища! - еще раз выкрикнул тайный советник. Это был залп, долженствовавший прикрыть отступление. - Уже давно? - сейчас же зашептал он опять.

- Больше двух часов.

- А старая барыня?

- Господи, барин, они обе плачут...

- Черт возьми, - шепнул старик.

- Папа! - раздался сверху нежный голос. - Ты не поднимешься к нам?

- И не подумаю! - крикнул он. - Пойду похороню Аттилу! Душегубы проклятые!

Топ, топ, топ! Ее каблучки так быстро застучали по ступенькам, словно ей все еще семнадцать лет, словно она живет еще у него в доме, словно это еще те далекие счастливые времена...

- Папа! - сказала она и взяла его под руку. - Ведь мне же необходима твоя помощь.

- Убийцам не помогаю! - И снова вскипев: - Пусть этот негодяй убирается вон из дому, я и шагу не ступлю, пока он наверху!