Саша Чёрный - Саша Черный

мог он знать и чуять.

Что за молодостью дерзкой.

Словно бесы, налетят

Годы красного разгула.

Годы горького скитанья.

Засыпающие пеплом

Все веселые глаза…

1925

ПАСХА В ГАТЧИНЕ

А. И. Куприну

Из мглы всплывает ярко

Далекая весна:

Тишь гатчинского парка

И домик Куприна.

Пасхальная неделя —

Беспечных дней кольцо.

Зеленый пух апреля,

Скрипучее крыльцо…

Нас встретил дом уютом

Веселых голосов

И пушечным салютом

Двух сенбернарских псов.

Хозяин в тюбетейке.

Приземистый как дуб.

Подводит нас к индейке.

Склонивши набок чуб…

Он сам похож на гостя

В своем жилье простом…

Какой-то дядя Костя

Бьет в клавиши перстом…

Поют нескладным хором, —

О ты, родной козел!

Весенним разговором

Жужжит просторный стол.

На гиацинтах алых

Морозно-хрупкий мат.

В узорчатых бокалах

Оранжевый мускат.

Ковер узором блеклым

Покрыл бугром тахту,

В окне — прильни-ка к стеклам —

Черемуха в цвету!

Вдруг пыль из подворотни.

Скрип петель в тишине, —

Казак уральской сотни

Въезжает на коне.

Ни на кого не глядя,

У темного ствола

Огромный черный дядя

Слетел пером с седла.

Хозяин дробным шагом

С крыльца, пыхтя, спешит.

Порывистым зигзагом

Взметнулась чернь копыт…

Сухой и горбоносый.

Хорош казачий конь!

Зрачки чуть-чуть раскосы, —

Не подходи! Не тронь!

Чужак погладил темя.

Пощекотал чело

И вдруг, привстав на стремя.

Упруго влип в седло…

Всем телом навалился.

Поводья в горсть собрал. —

Конь буйным чертом взвился.

Да, видно, опоздал!

Не рысь, а сарабанда…

А гости из окна

Хвалили дружной бандой

Посадку Куприна…

Вспотел и конь, и всадник.

Мы сели вновь за стол…

Махинище-урядник

С хозяином вошел.

Копна прически львиной,

И бородище — вал.

Перекрестился чинно.

Хозяйке руку дал…

Средь нас он был как дома.

Спокоен, прост и мил.

Стакан огромный рома

Степенно осушил.

Срок вышел. Дома краше…

Через четыре дня

Он уезжал к папаше

И продавал коня.

«Цена… ужо успеем».

Погладил свой лампас,

А чуб цыганский змеем

Чернел до самых глаз.

Два сенбернарских чада

У шашки встали в ряд:

Как будто к ним из сада

Пришел их старший брат…

Хозяин, глянув зорко.

Поглаживал кадык.

Вдали из-за пригорка

Вдруг пискнул паровик.

Мы пели… Что? Не помню.

Но так рычит утес.

Когда в каменоломню

Сорвется под откос…

Март 1926

Париж

МОЙ РОМАН

Кто любит прачку, кто любит маркизу,

У каждого свой дурман, —

А я люблю консьержкину Лизу,

У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, —

Смешна любовь напоказ!

Но всё ж тайком от матери строгой

Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки,

Кручу залихватски ус..

Я отдал ей всё: портрет Короленки

И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу.

Грызем соленый миндаль.

Нам ветер играет ноябрьскую фугу.

Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею.

Обходит и нюхает пол.

И вдруг, насмешливо выгнувши шею.

Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,

И чайник ворчит, как шмель…

У Лизы чудесные теплые ручки

И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,

И прошлого нам не жаль:

Мы два Робинзона, мы два человека.

Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы.

Раскрылась створка дверей…

И Лиза уходит, потупив ресницы.

За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги.

Платочек лежит на полу.

На шляпе валяются липкие фиги.

И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,

Я все-таки должен сказать.

Что Лизе — три с половиною года…

Зачем нам правду скрывать?

1927

Париж

РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПОДЪЕЗДА «ЛЮТЕЦИИ»

Куда тебя судьба ни сунет головою —

На журналистский ли, на докторский ли бал, —

Ты всюду чувствуешь с симпатией живою.

Что ты опять в родной уезд попал.

Опять у вешалки, над тем же самым местом.

Увидишь в зеркале знакомый поворот;

Всё та же дама прошлогодним жестом

Всё так же красит прошлогодний рот.

И те же самые у