Книга 3. Пути. Дороги. Встречи - Георгий Сидоров

— Ты же в наших краях окочуришься в своих вот этих, — показал он на мои ботинки. — Там же сейчас снега по колено, а после метели хряпнет под двадцать, а то и более. Ты завтра иди и катанки себе купи в магазине. Зима на дворе!

Видя участие Василия Дементича Клокотова, так звали моего соседа, я достал из октана[6] свою поклажу и вынул из неё новенькие лосиные пимы.

— В ботинках я в ваш район не полечу, — сказал я соседу. — Иначе на самом деле без ног останусь, а вот своё пальто придётся на самом деле здесь в гостинице оставить, я уже сегодня пока шёл до гостиницы промёрз до основания.

— Смотри-ка, какие ладные! — взял в руки камусную обувь мой новый знакомый. — Нашенские таковые не шьют. Что-то на энто похожее носят зимой Кольчегорские и Вожгорские нехристи, они тоже предпочитают шить жилами. А нашенские камусы сшивают капроновой ниткой, — положил Василий Дементич на место мою обувь. — Сам-то ты откэндова? — начал он утолять своё любопытство.

— Из Сибири я, из Тюменской области.

— Едешь ничай в гости? — задал он тут же новый вопрос.

— Еду-то еду, но не знаю куда, — вздохнул я. — Деревня-то известна, но от неё ещё вёрст двадцать, а то и более. Я первый раз.

— То-то я и вижу, что несведущ ты о нашинских чащобах. И о холодах, — посмотрел на меня с сочувствием собеседник. — Деревня-то как называется?

— Ценогора, — сказал я.

— А там к кому?

Я назвал имя и фамилию.

— Так ведь это ж на выселки к нехристям! Мы друг друга и на Пинеге, и на Мезене всех знаем. В Архангельске встречаемся, как свои

родственные. Но с нехристями из хуторов не дружим. Общаемся, но не дружим. Чужие они. А ты чай сам не из таких же? Может кто из твоих родных из наших мест? — стал допытываться до меня любопытный Дементич.

— А почему вы зовёте тех людей нехристями? — перевёл я разговор с себя на то, что меня интересовало.

— Потому, что энто было давеча — ещё до революции, те люди из высылок никогда в церкви и в соборы не хаживали. Даже в граде Архангельском в церкви не заходили. У них своя вера. За неё они сильно и страдали. С Двины, Пинеги и Мезени некоторые семьи нехристей уходили ажио на Печору к зырянам и ещё дальше к вогулам на Урал. Другие хоронились в наших лесах. До революции жили неслышно, тихо. Сейчас же их хутора зовутся выселками.

— А как к нехристям относилась советская власть? — задал я интересующий меня вопрос.

— После революции за них взялись совсем как за преступников. Но потом всё утряслось. Может потому, что чудные назвали свои артели колхозами. Но их перестали тревожить. А ты пошто меня спрашиваешь? Получается, едешь сам не знаешь куда? Уж не за девкой ли собрался? Что-что, а энто добро у них видное. Краше некуда! — улыбнулся сосед по комнате.

— Я этнограф, меня интересуют местные народные промыслы. Командировочный я.

Новый ответ ещё больше возбудил ко мне интерес Василия Дементича.

— Если рукоделием интересуешься, зачем на выселки-то к затворникам? Езжай к нам, в Лукошенье! До сих пор у нас посуду из дерева щегольскую режут, а какие лапти раньше плели — одно загляденье! В деревне Олёме на реке Вашке такие выделывают чашки и ложки — берёшь в руки, ажио не верится, что эндокое люди своими руками делают! А в деревне Вашгора шьют и лодки, и карбасы, лучше вышгорцев их никто не делает — хоть сразу в музей! А рукавицы из разноцветной шерсти какие у нас вяжут? Одно загляденье! Жаль, что я сейчас не в таких, а то бы показал, — разошёлся не на шутку дядя Вася. — А какие рукодельницы живут в Кельчегоре, Нисогоре, Ценогоре, в посёлке Белогоре, в деревнях Кощелье и Палощелье! А он собрался к нехристям на выселки, будто кроме них никто ничего не умеет?! — посмотрел на меня с укоризной мой случайный попутчик.

— А почему все ваши деревни имеют корень «гора»? — задал я вопрос, чтобы перевести разговор в другое русло. — Неужто у вас там такая гористая местность?

_ Ты што, какие там горы? Реки почти вровень с берегами! Как половодье, такмо не знаешь куда от воды деваться. Все эти названия дали, как сказывают деды, наши предки — новгородцы. Сюда русский народ пришёл в давние времена из Великого Новгорода. Энто новгородцы заложили и град Архангельский, и многие деревни по Двине, Пинеге, Мезене и другим рекам. Строили они свои деревни на пригорках. Метров 5–6 в вышину по местным меркам, уже гора! На местах же, где стоят наши деревни, давеча чудь белоглазая жила, так сказывают. До сих пор в огородах люди находят битые глиняные черепки и всякие бронзовые безделушки, то оленей, то диких свиней, хотя кабаны у нас и не живут, то ломаные пряжки или наконечники копий и стрел. Отсюда и пошли деревни с названием гора. Например, Кельчегора, куда я сейчас еду.

— А куда после прихода новгородцев подевалась местная чудь? — не утерпел я с вопросом.

— Куда-куда? К потомкам энтой вот чуди ты и собрался. Она укрылась от властей и церкви в лесах. Так укрылась, что на неё махнули рукой. Правда, когда крестили зырян, а позднее ненцев, до неё снова добрались. Но как только попы перестали злобствовать, чудь опять стала жить как и раньше, по своим неписаным законам. До революции церковь её не раз пыталась образумить. Частенько к ним на выселки через наши деревни попы наведывались. Но безуспешно.

— Как я вас понял, — посмотрел я на Василия Дементича, — нехристи такие же русские люди, которые жили в этих местах до прихода новгородской вольницы?

— Русские-то они русские, но не совсем. Они все друг на друга похожи, что бабы, что мужики. Их сразу видно. Вот у тебя глаза зелёные, а У меня голубые. А у них всегда серые под цвет нашего неба. И по повадке они другие. А по сложке скроены, пожалуй, лучше нашего. Я как-то побывал зараз в одном из хуторов на сенокосе, так до сих пор не могу забыть ихних бабёнок. До чего же все ладные! Глаза большие серые, волосы что золото!

По всему было видно, что мой собеседник к женской половине нехристей относится вполне лояльно.

— Знаешь что, — поднялся он с кровати. — В связи с непогодой здесь в гостинице и пинежских, и мезенских зараз густо, пойдём-ка в столовую я тебе покажу и тех, и других, а может и чудных встретим?

То, что я услышал от Василия Дементича, меня заинтриговало. И я, обувшись в свои лосиные пимы и, накинув пальто, двинулся туда, куда повёл меня мой знакомый.

Над Архангельском бушевала метель, летящий снег слепил глаза и забирался под воротник.

«Совсем как у нас в Сибири, только сырости побольше, — отметил я. — Интересно, какие здесь морозы? В сухом климате низкие температуры переносятся полегче».

Вскоре мы подошли к той столовой, в которой, со слов Василия Дементича, обычно любят собираться поморы-транзитники с Пинеги, Мезени и Печоры. Раздевшись, мы вошли в зал и стали в очередь за ужином. Очередь была небольшой, но мой спутник сразу же встретил в ней двух знакомых. Выяснилось, что они также как и мы застряли в Архангельске из-за непогоды и остановились в той же самой гостинице. Один знакомый дяди Васи добирался до своей деревни на Пинеге, другой летел до Конещелье на Мезене. Поговорив о погоде и о своих делах, вчетвером мы уселись за столом и стали неторопливо ужинать.

— Вот, Юра, опять нашенские, — через минуту кивнул головой Василий Дементич в сторону двух мужчин и одной вошедшей с ними в зал женщины. — Все палощельские, однако, — посмотрел на вошедших знакомый дяди Васи с Мезени. — Наверняка, они тоже остановились в нашей гостинице. Надобно к ним в гости зайтить…

— Время детское, сходим, — пробурчал под нос пинежец.

Через несколько минут в столовую вошли ещё знакомые моих собеседников. И те, и другие поприветствовали кивком головы друг друга и договорились жестами о встрече. Все вошедшие как на подбор были крепкого сложения с красивыми открытыми русскими лицами. Некоторые носили усы и бороды. В основном это были одни мужчины, женщин среди них было всего две, и как следует рассмотреть я их не успел. Наш ужин уже подходил к концу, когда мой взгляд привлекли три вошедшие в зал женщины. Судя по всему, это была мать со своими двумя дочерьми.

— Вот тебе и выселковские пожаловали, — толкнул меня локтем дядя Вася. — Смотри не пяль глаза, девки-то — мёд, да и мамаша подстать! Но это не наше.

— А мужики их что? Неуж-то — дёготь? — спросил я, смеясь.

— Хуже! — отрезал пинежец. — Тронешь девчушек — голову сразу оторвут. У них свои законы. Живут по старинке.

— И правильно делают! — отозвался знакомый дяди Васи с Мезени. — Так и надо жить. А то мы вон как перестроились — снова в буржуинстве оказались! А им наплевать — коммунизм, капитализм! Живут себе дедовским укладом: летом в море промышляют, зимой за скотом присматривают. И плевать им на все наши измы, — поднялся он из-за стола.

Его примеру последовал и пинежец. Но мы с Василием Дементичем пока уходить не торопились. Интуитивно мой спутник понял, что мне хочется получше рассмотреть «выселковских» и, откинувшись на своём стуле, улыбаясь, он посматривал то на меня, то на вошедших. На своём маленьком веку я много видел по-настоящему красивых женщин. И считал, что физическим совершенством линий и пропорций меня уже не удивишь. Но здесь все было иным: в очереди стояли не женщины, а облачённые в повседневную одежду богини! Канонические тонкие черты лица, огромные бездонные серые глаза, высокие лебединые шеи, аккуратные плавные, без тени угловатости, плечи, выступающие полные, несомненно очень красивые груди и осиные, просто так, от природы, безо всяких корсетов, талии! А ягодицы и бёдра! Хоть их прелесть и скрывали толстые зимние юбки, но разве может абсолютное совершенство скрыть какая-то тряпка?! И точёные высокие голени! Все три красавицы были одеты в оленьи пимы и глубокие лисьи шапки. Они стояли с подносами и казалось никого вокруг себя не замечали. По виду было видно, что женщинам давно осточертело пристальное мужское внимание, поэтому на мужчин они не смотрели, не пытались позировать или кокетничать.