Новеллы - Андрей Упит

Вот он, оставшись один, повернулся и огляделся. Люди подталкивали друг друга.

Пастор Фогель подошел к могиле, склонился над ней. Венок из васильков, возложенный маленькими певчими, сполз набок — он поправил его, положив на розы, принесенные взрослыми девушками, выпрямился и пошел прямо к воротам. Никому не сказав ни слова, спрятав руки в карманы, втянув шею в воротник, Фогель, желтый, тщедушный, сгорбленный, нетвердым шагом спешил прочь по дороге между скалами, словно хотел убежать отсюда.

Прихожане переглядывались и пожимали плечами. Женщины громко застрекотали, мужчины толпою повернули к трактиру, решив за свой счет помянуть покойницу несколькими кружками пива.

Только у мостика грюнтальский пастор догнал своего коллегу и бережно взял его под руку. Краузе так и сиял, довольный удавшейся церемонией и отзывами прихожан. Рингсдорфский пастор опять вопросительно взглянул на грюнтальского. Нехорошие у Фогеля были глаза, с каким-то мрачным блеском.

— Ну, что вы скажете, как я справился?

— С чем справились? — не сразу спросил Фогель.

И голос у него стал чужим. Пастор Краузе обиделся. Конечно, это всего лишь взаимная выручка между собратьями по профессии, но ведь он сам написал текст слова и сегодня утром дважды перечитал его. Затем он спохватился и понял.

— Вы, может быть, думаете… притча при выносе тела не согласована с моим надгробным словом? Я, видите ли, не всегда слежу за тем, чтобы между притчами была внешняя связь. Я ищу внутреннюю логику, которой они подчиняются. Образы я сравнения нужны только для того, чтобы навести слушателей на определенные размышления. У нас на факультете профессор риторики всегда это подчеркивал.

— Да… Это они все подчеркивают.

— Ну, видите, значит, и в ваше время было то же самое. И насколько я мог заметить, проповедь произвела вполне благоприятное впечатление. Некоторые женщины даже плакали.

— В самом деле? Разве это… благоприятное впечатление, если они плакали?

Грюнтальский пастор надулся. Нет, с ним сегодня невозможно говорить. Но чувство удовлетворения быстро развеяло досаду. И, кроме того, надо ведь считаться с подавленным состоянием бедняги. С этим надо считаться прежде всего. Пастор Краузе решил не забывать об этом и не обращать внимания на странности коллеги.

Дойдя до аптеки, где дорога сворачивала к пасторскому дому, он продолжил:

— Эти горцы — грубый, но добродушный народ, хотя их и трудно переделать. Подумайте, мои грюнтальцы привыкли приходить к пастору со своими нуждами именно в воскресное утро, перед службой. Мой досточтимый предшественник так со всей толпой и отправлялся в церковь. Мне целый год пришлось с этим воевать, но зато теперь у меня полный порядок. Известное почтение к пастору никогда не помешает.

Рингсдорфский пастор на это ничего не ответил, хотя казалось, что он слушает. Но спутник его никак не мог молчать. Затронутая тема его очень интересовала. Видимо, она была как-то связана с сегодняшними событиями.

— Мне пришлось рассчитать старую служанку, потому что она плохо гладила воротнички. Я каждый год заказываю новый талар — портной у меня еще со студенческих времен. Дороговато обходится, но иначе в нашем положении нельзя. Люди теперь обращают много внимания и на внешность.

Он осекся, вспомнив, что на коллеге позеленевший от старости сюртук с двумя пуговицами на спине. Если приглядеться повнимательней, на локте видна заплата, искусно наложенная руками фрау Корст.

Но грюнтальскому пастору что-то ни на минуту не давало покоя. Он снял и снова надел бархатный берет с помпоном, вытянул руку, пропуская сквозь пальцы головки репейника, росшего вдоль дороги. Ловко отшвырнул носком туфли круглый камешек, через четыре шага снова отшвырнул его и чуть заметно улыбнулся. Затем снова заговорил:

— Вы заметили справа от себя стройную девицу? На ней было розовое платье, и сквозь него просвечивала белая нижняя юбка…

Он вздрогнул от неподвижного, колючего взгляда коллеги. Но Фогель смотрел на что-то другое. Показав рукой на старую грушу у обрыва, он почти беззвучно проговорил:

— Здесь она любила сидеть на закате.

Пастор Краузе кивнул головой и сочувственно вздохнул. Однако день был слишком удачным, и молодой пастор не мог искренне разделять переживания несчастного вдовца.

— Это у вас пройдет, дорогой коллега. Время излечивает все, даже самые глубокие сердечные раны…

Эта избитая, повторяемая изо дня в день фраза понравилась ему самому. Фрау Корст могла быть спокойна: он по мере сил выполнял свой долг.

А вот и она сама спустилась с крыльца им навстречу. Грюнтальский пастор не успел закончить. У калитки коллега вырвал свою руку и нагнулся над кустом мелких желтых роз.

— Здесь она три года тому назад потеряла из перстня маленький зеленый камешек.

Довольно долго он, совсем как маленький мальчик, нагнувшись, ходил вокруг куста и разглядывал покрытую травой глинистую почву. Пастор Краузе только плечами пожал при виде такого ребячества. Ему пришла в голову новая тема для разговора за обедом. Кстати, он вспомнил читанный или слышанный когда-то стишок и не без пафоса продекламировал его:

Das Leben gilt geringe,gleich einem goldnen Ringe,aus dem die Perle fiel.

[18]

Вдруг он испуганно попятился, словно от чего-то уклоняясь, и вытянул перед собой руки.

Пастор Фогель выпрямился. Его желтое лицо стало землисто-серым, глаза горели в темных впадинах. Защищаясь от этого взгляда, Краузе и простер вперед руки.

— Да, да… именно так…

Хорошо, что фрау Корст спасла положение.

Переодевшись и сев за стол, грюнтальский пастор не переставал корить себя за необдуманную цитату. Ведь он имел дело с отъявленным меланхоликом, не следовало его огорчать еще больше. Тут могли помочь только веселость и беспечность.

За бульоном он время от времени кидал взгляд на пастора Фогеля. Ужасно неприятно, что лицо у него все еще такое серое. Поэтому, разрезая жаркое, Краузе шутливо спросил фрау Корст, не носила ли она в молодости розовые платья и нравились ли ей красные туфли с бантиками. Но фрау Корст была молчалива и робка. Она обошла на цыпочках вокруг стола и, покачав головой, убрала нетронутую тарелку хозяина.

— Что же вы ничего не кушаете, господин пастор?

Ответа не последовало. Когда подали рисовый пудинг, грюнтальский пастор опять попытался рассеять коллегу. Рисовый пудинг — его, Краузе, слабость. Однажды в студенческие годы он съел в ресторане две порции, позабыв, что денег у него только на одну. Пришлось оставить в залог перочинный нож и записную книжку — подарок матери.

Но шутке этой посмеялся он один. Только когда фрау Корст принесла из погреба холодную, как лед, бутылку вина, к нему окончательно вернулось приятное расположение духа, и он о особым удовольствием рассказал несколько в самом деле забавных анекдотов из пасторской практики. За второй бутылкой он уже не дожидался, когда будут смеяться другие. Удовольствия этого дня дополнились ароматом кисловатого красного вина. Заходившее солнце бросало в комнату желтый отсвет, в открытое окно с горных пастбищ доносился едва уловимый перезвон колокольчиков, легкий, влажный ветерок ласкал побагровевшие щеки. Не будь напротив этого серого лица, ему казалось бы, что он сидит на веранде кафе или в благословенном детьми семействе после крестин.

Когда солнце зашло, грюнтальский пастор встал из-за стола и начал собираться домой. У него едва хватало времени, чтобы засветло перейти по тропе через гору и миновать сосновый лесок по ту сторону ее.

Он хлопнул Фогеля по плечу.

— Выше голову, коллега! Мы еще поживем! Для нашего дела нужны люди, которые не гнутся и не ломаются. Пойдемте выйдем на свежий воздух. Свежий воздух во всех случаях — лучшее лекарство против дурного настроения.

Фрау Корст выбежала на крыльцо с пальто и шляпой хозяина.

— Вам будет холодно, господин пастор! Господин пастор!

Но они отошли уже довольно далеко. Грюнтальский пастор что-то крикнул в ответ. Затем они исчезли у кузницы, за живой изгородью из акаций.

Фрау Корст покачала головой и вздохнула. Она долго смотрела им вслед.

Пастору Краузе очень хотелось говорить. У него было такое чувство, будто его коллега вбил себе в голову какую-то нелепую мысль и ее непременно нужно опровергнуть. В сумерках уже не видно странных глаз Фогеля, к тому же от вина Краузе стал очень самоуверенным. Он без обиняков начал с самого главного:

— Почему вы, уважаемый коллега, весь день так странно смотрите на меня? Неужели я недостаточно хорошо справился со своими обязанностями!

К удивлению его, рингсдорфский пастор ответил сразу и, казалось, охотно:

— Я смотрел не на тебя. Я смотрел в зеркало.